Далёкое близкое. Лидия Сергеева

пару лет службы на Дальнем Востоке снова увидит Новосибирск, только уже из вагона товарного эшелона, несущегося на зелёный свет по направлению к Москве? И уж совсем не думал, что, исколесив всю страну, до срока вернётся сюда. Но он снова в городе, от которого, по сибирским меркам, рукой подать до его родной деревни.

      За день Николаю удалось сделать почти всё, чтобы почувствовать себя готовым к столь долгожданной дороге. Прошёл санпропускник, помылся в бане, отметился в военной комендатуре и даже удачно отоварил часть продуктовых карточек. С удовлетворением ощущая, как потяжелел его вещевой мешок, а тело, наоборот, испытывает лёгкость, двинулся по направлению к улице Свердлова, где до войны жил его друг Митя. Холодный скрипучий трамвай медленно тащился через весь город, На остановках входили и выходили похожие друг на друга женщины в валенках и шерстяных платках, крест – накрест повязанных через грудь. И от этого одинакового наряда, и от одинакового выражения бледных женских лиц повеяло на Николая такой болью и бедой, которую он не так явственно ощущал даже на фронте.

      Дверь открыла худенькая маленькая женщина, в которой с трудом можно было узнать прежнюю тётю Дусю – мать Мити. Увидев гостя, она всплеснула руками и, не успев пригласить в дом, тихо и горестно зарыдала на груди у Николая. Затем появился Митин отец, тоже постаревший и изменившийся до неузнаваемости. Николай без слов понял всё. «Ну вот, – подумал он, – меня никто не ждёт, а я вернулся. Митю ждут и отец, и мать…»

      Угостив гостя морковным чаем с сахарином и без конца расспрашивая про ранение, хозяева ни слова не проронили о сыне, как будто боялись коснуться свежей раны. Николай, сразу понявший это, держался от расспросов. Потчуя нехитрым угощением, сами старики к продуктам, которые гость вывалил из своего мешка, так и не притронулись.

      – Тебе поправляться надо, Коленька, а мы уж как – нибудь. Много ли нам надо, старикам, – шептала тётя Дуся, порываясь вернуть провиант.

      – Забери, Коля, – требовательным тоном вторил жене дядя Женя.

      Наконец дело было улажено: всё – пополам.

      Гостя уложили спать в комнате сына. Николай учился

      в училище вместе с Митей и не раз ночевал тут. На этой самой кровати, с этими же крашеными шарами на железных спинках, с теми же лебедями на старом коврике, всё так же висевшем на стене. «Как долго живут вещи, – подумал он, – и после смерти хозяина они продолжают жить своей привычной жизнью».

      – Можно к тебе, Коля, – тихо спросил Митин отец и, не дожидаясь ответа, присел на кровать.

      – Уложил Дусю. Капель дал. Уснула, – доложил он. – Она теперь почти не спит. И не плачет. А тебя увидела

      и заплакала. Это хорошо! Лучше, чем молчать. От молчания сердце каменеет. Про Митю старается не говорить, даже со мной. Два месяца, как получили похоронку…

      Где погиб, как, не знаем… Только: «Погиб, похоронен на поле боя». Как ты думаешь? Что это значит? Другим пишут: «Пал смертью храбрых». А нам только «погиб».

      – Ничего это не значит! Просто много похоронок писать пришлось