Пожар Сиболы. Джеймс С. А. Кори

тянется… тянется…

      Сто тринадцать раз в секунду, без ответа и без остановки. Оно не мыслит – мыслят только отдельные его части. В его структуре содержатся детали, бывшие когда-то организмами – самостоятельными, сложными и высокоразвитыми. В его конструкции запрограммирована импровизация, использование подручных материалов и дальнейшее развитие.

      Что сошло, то и подошло, поэтому артефакты оно игнорирует или адаптирует под себя. Мыслящие части пытаются понять, к чему оно тянется. Интерпретировать его действия.

      Одна такая часть представляет себе, как дергается, дергается лапка насекомого. Другая слышит треск электрических искр, щелчки, настолько частые, что сливаются в гудение. Еще одна в полузабытьи вновь чувствует, как плоть сползает с ее костей, переживает тошноту и ужас и – который год – молит о смерти. Эту зовут Мария. Оно не позволяет ей умереть. Оно не утешает ее. Оно ее не сознает, потому что не обладает сознанием.

      Но «не мыслить» не значит «не действовать». Оно берет силу всюду, где ее находит, купается в слабом излучении. Крошечные структуры, мельче атома, собирают энергию пролетающих сквозь него быстрых частиц. Субатомные ветряные мельницы. Оно ест пустоту и тянется… тянется… тянется…

      В тех артефактах, что продолжают мыслить, еще теплятся отпечатки прошлых жизней. Измененные, но сохранившие жизнь ткани содержат воспоминания о мальчике, звавшем домой сестренку. Помнят таблицу умножения. В них сохранились образы секса, насилия, красоты. Образы не существующей больше плоти. В них сохранились метафоры: митохондрия, морская звезда, Гитлер в кувшине, ад. Они видят сны. Бывшие нейроны, подергиваясь и сплетаясь, загораются и порождают сновидения. Образы, миры, боль, страх – без конца. Всепоглощающее ощущение болезни. Старик помнит голос, шептавший невнятные сухие слова: «Отец твой спит на дне морском. Кораллом стали кости в нем…»[5]

      Быть может, ответь ему кто-нибудь, это закончилось бы. Найдись где-то, кому ответить, оно бы замерло, как камешек у подножия холма, – но ответа нет. Шрамы знают, что ответа не будет, но рефлекс запускает рефлекс, запускающий рефлекс, и оно тянется куда-то.

      Этот каскад рефлексов уже разгадал миллиард маленьких головоломок. Оно о них не помнит, помнят только его шрамы. Оно просто тянется, посылает сообщение, что задание выполнено. Ответа нет, и потому оно не может остановиться. Этот сложный механизм по разгадыванию головоломок использует все, что подвернется. «Два перла там, где взор сиял…» И потому оно – сыщик.

      Из всех шрамов этот – последний. Он самый цельный. Он полезен и потому используется. Оно создает сыщика на основе матрицы, не понимая, что делает, и испытывает новый способ дотянуться куда-то. И получает ответ. Не совсем правильный, незнакомый, дикий – и все же ответ. Потому оно год за годом воссоздает сыщика и тянется снова, раз за разом. Сыщик становится все сложнее.

      Оно не перестанет, пока не установит связь окончательно. А не установит оно связь никогда. Оно тянется, перебирает комбинации, различные способы дотянуться, не сознавая, что делает. Не сознавая само себя. Оно пустое, если не считать мелких деталей.

      Лапка

5

Здесь и далее – У. Шекспир, «Буря», пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник.