Цвет тишины. София Шуленина

осадка. Из-под крана еще хуже, поэтому они пользовались вот этим фильтром, притворялись, что от него есть толк.

      Размокшая фунчоза распространяла теплый, сладковатый запах. Без соевого соуса есть фунчозу практически нереально. Из-за присутствия этого запаха и отсутствия какого-то вкуса. Это как грызть размокший теплый мел. Тахти залил ее соусом. Фунчоза остыла моментально, чай почти моментально. Чай стоял в чашке белесый, мутный. На языке оставался привкус не то извести, не то ржавчины. Ржавчина с бергамотом. Rust grey.

      – Вода здесь, конечно… – сказал Тахти своей кружке.

      – Я тебе скажу, как это называется, – сказал Рильке.

      – Как?

      – "Забей и ешь".

      Из окна в комнату затекал чистый северный свет. На лицо Рильке удачно падала светотень. За его спиной покачивался полумрак. Идеальный кадр на черно-белую пленку.

      Главное достать фотоаппарат, убеждал Тахти сам себя. Просто достать и сделать кадр. Всего-навсего.

      В коридоре было шумно. В коридоре всегда было шумно, но сейчас шум нарастал, словно к их двери двигалось небольшое подвыпившее войско. Войско вошло без стука. Они просто открыли дверь и ввалились внутрь.

      Их было много, они заполнили собой всю спальню, шумные, говорливые, беспокойные. Они забирались на кровать с ногами, Олави лег и стал листать журнал, который принес с собой. Нона принесла с собой печенье, и минут через пять его не осталось, а Тахти заново кипятил воду для чая.

      Юстас включил магнитолу, и стало еще шумнее. Они хозяйничали в их комнате, словно это был их дом. Рильке не обращал на это никакого внимания, а Тахти это казалось странным. Вот так брать чужие вещи. Он не был против, нет. Просто он….

      А что он?

      Они были дома. Каждый из них. В любой комнате, в любой ситуации. Все они. Кроме него.

      Камера так и осталась в рюкзаке.

      5

      ***

      В тот вечер пошел снег, ложился огромными белыми хлопьями на город, и город становился чистым, белым. Словно стиралось все старое, и город забывал, становился сонным, чужим, незнакомым. Весной снег растает, и город начнет с чистого листа. Чего с него, города, возьмешь? Ему до лампочки, что между ними было.

      Они по очереди рассказывали смешные истории из детства. В подобную игру они играли на курсах. Когда это было? Казалось, целую вечность назад, целую жизнь назад. Уже и не вспомнишь. Тогда они по очереди выходили к доске и рассказывали только что подготовленный монолог. Аату, преподаватель на курсах, называл эту игру «невидимый микрофон». Потому что они передавали этот микрофон друг другу, пока все не расскажут. Тогда особенного веселья в игре не было, но потом, в кафе, они переделали ее на свой лад, и стало весело. Рассказывать смешные истории – само по себе уже весело. Просто выходишь в центр. Просто рассказываешь. Можно выбрать любую.

      – Теперь ты, – сказал Сати.

      Тахти встал и занял его место. На него смотрели все, и все спокойно ждали. Это стало правилом: дать спокойно собраться с мыслями. На занятиях никогда не было достаточно времени,