Кукла в чужих руках. Наталия Владимировна Алексеева

с глянцевых рекламных проспектов. Блестящие волосы, неброские украшения и маникюр. Под форменными жакетами – шелковые блузки, букеты дороже, чем мои кроссовки. Рядом с ними парни: модельные стрижки и закатанные рукава. Вот им-то – этим людям – и посвящалось мое граффити-послание.

      Между элитной группой и остальными всегда сохраняется расстояние. Оно – что-то вроде разделительной полосы, за которую трудно проникнуть. Многие пытались, но мало у кого получилось.

      На нескольких кадрах мелькнуло незнакомое лицо. Новенький. Стоит особняком, и сразу не поймешь, к кому он примкнет в дальнейшем. Русые волосы и прямой, но несколько растерянный взгляд. Еще не разобрался, куда попал. Новый коллектив легко может оказаться террариумом, дурдомом, тоталитарным государством или просто сборищем совершенно равнодушных друг к другу людей. Я мысленно пожелала ему удачи и выключила телефон.

      За уроки браться не хотелось. А в художку мне только на следующей неделе.

      Мне не терпелось увидеть Кирюху. Прикинув, где бы он мог находиться с температурой под сорок и больным горлом, я выключила телик и открыла окошко. Рамы у нас старые, но мать считает, что они в «очень приличном состоянии». С усилием дергая одну из них, я случайно ударила себя по запястью. На пол посыпались сухие клочки белой краски. Чертыхнувшись, я высунулась наружу. В свой короткий свист я вложила злость и призыв. И в ответ услышала почти такой же, а следом надсадный кашель. Кирюха, как я и думала, на крыше. Ну где же еще? Он с этой крыши все лето не слезал. И из обычного бледного привидения превратился в смуглого пуэрториканца.

      Позабыв все мамины указания насчет ключа, я выскочила на лестничную площадку, поднялась на несколько ступеней и влезла по железным перекладинам под самый потолок. Дверь там обита дерматином, из которого торчит грязно-серый, как ноябрьские тучи, утеплитель, и она всегда заперта. Но если очень захотеть, то можно открыть любой замок. И мы с Кирюхой знали, как открывается этот.

      Миновав чердак с его пыльным полумраком и уютной воркотней голубей, я осторожно вылезла на крышу и маленькими шажками направилась в обход дверного выступа. Железный лист тут же заходил ходуном, и под подошвами завибрировало. Кирюха оказался совсем близко, за печной трубой. Он лежал на клетчатом красно-синем пледе и курил. Я плюхнулась рядом.

      – Смотри, – я вытащила телефон и сунула ему под нос.

      – Танкер сильно бесилась? – ухмыльнулся он.

      – Ага. Вон, гляди, – я перелистнула фотку, – всё плакатами завесили, только кончик пальца торчит!

      – Значит, никто ничего не видел?

      – Кому надо, увидели! Машка наверняка раньше всех приперлась, она ж ведущая, – я скорчила презрительную гримасу и вдруг вспомнила: – А! Еще у вас новенький в параллельном!

      – Да насрать! Меня и старенькие-то не слишком волнуют. – Кир затянулся и надсадно закашлялся.

      Ему пришлось сесть. Я тоже поднялась и постучала его по обтянутой белой футболкой спине. Формально она была белая, но Кирюхино пренебрежение к бренному бытию