Зона сна. Дмитрий Калюжный

локоть свой под спинку ей, а ладонью обняла затылок, сминая косу. И вот она уже полулежит в его руках, а он навис над её губами и шепчет прямо в них:

      – Что ж ты меня всё барином кличешь? Я такой же хрестьянин, как и ты…

      Кричала вечерняя птица, махала скрипучая мельница крыльями своими…

      А когда потом шли они от реки, он думал: ну не могло же мне так точно присниться всё, чего я никогда в руках не держал, и не делал? Ведь руки, руки сами помнят всё, и знают, разум здесь не участвует…

      Матрёна, тихая и задумчивая, вдруг засмеялась и лукаво спросила:

      – А ты меня замуж теперь звать не станешь?

      – Нет, не стану.

      – Отчего же не станешь? Аль не понравилась?

      Он поцеловал её в висок:

      – Понравилась, очень. Только я же говорил тебе, что женат.

      – Ай, ну тебя! – весело фыркнула она. – Слушай, а чего маменькиным-то сынком прикидывался? Я ведь чуть не поверила…

      …Когда Стас вернулся в плосковскую гостиницу, обнаружил, что вся команда предалась «преступному пороку»: кто-то раздобыл жареных семечек, и ребята, сидя на крыльце, лузгали их, плюясь шелухой. Был в этом некий вызов, потому что в Москве и Петрограде подобное поведение в общественных местах было запрещено специальными Указами градоначальников и каралось содержанием под стражей сроком до четырнадцати суток.

      За этим занятием они разговаривали о чём-то, совершенно Стасу непонятном. Алёна демонстративно не смотрела на него. Вкуса семечек он не помнил совершенно. Там их не ели; жали из них масло, да и то не в наших краях, у нас тут льняное масло давят. Если вернусь туда, в тот сон, то научу всех жарить семечки и есть на досуге, подумал он, а потом ему стало смешно: и досуг у хрестьянина – гость редкий, и семечки – не еда!

      Неделя прошла спокойно, сны Стасу если и снились, то обычные, как всем. Он их даже не запоминал. Закончив зарисовки в Рождествене, группа перебралась в Николино, что километрах в семи, но на той же самой Согоже. В том его сне здесь были выселки: пяток изб, в которых жили рыбаки, поставлявшие в монастырь свежую рыбу.

      В церкви здешней, построенной в конце восемнадцатого века, работы было мало, но никто не торопил, потому что реставрация была назначена только на следующий год, – а значит, и на отдых время оставалось. Стаса вполне хватало на то, чтобы после работы сбегать в Плосково, к Матрёне, и вернуться к утру. Бывшая зазноба Алёна, привыкшая за предыдущий год к его робким ухаживаниям, теперь, не понимая, отчего он так внезапно к ней охладел, начала хандрить, срывая тоску на подругах. Впрочем, оживился Витёк Тетерин, начав оказывать ей мелкие знаки внимания.

      Такой добротной гостиницы, как в Плоскове, здесь не было. Студенты жили в большом доме при церкви, мальчики – на первом этаже, девочки – на втором. Доцент Кованевич нашла себе комнату в деревне. Проф. Жилинского поселили в том же доме, что и студентов, но в комнатке получше, и одного. Готовила и прибиралась угрюмая старушка, у которой хранились ключи от церкви.

      Стас, окончательно вжившийся в реалии родного двадцатого