Когда на Земле стало тесно. Олег Белоус

млел под лучами щедрого во время индейского лета на тепло солнца. Море блестело словно стеклянное, качало, словно мать люльку, пропахшие рыбой лодочки в гавани.

      Вроде все, как и раньше? Как бы не так! После завоевания навахо в нем поселился страх, какого не было при голландцах и англичанах. О прошумевшей совсем недавно дорого стоившей городу войне не давали забыть до конца не залеченные шрамы. Полуразрушенные с черными от копоти стенами и выбитыми окнами здания, в них, казалось, еще слышен радостный говор населявших его людей, с немым укором смотрели на прохожих. Прошло больше года, но восстановили только те здания, чьи хозяева выжили во время короткого, но яростного штурма. Зато вместо них на пустошах поднялись вигвамы приведенных навахо индейцев. За городскими стенами затих лагерь осужденных судом навахо и просто неугодных им горожан. Облитые закатными лучами словно кровью деревянные стены высоки, стражи на высоких башнях по углам зоркие, еще никому не удалось убежать. Но о том, что там творилось, горожане осмеливались говорить только шепотом и в кругу своих, не дай бог сосед услышит и прибежит с доносом к навахо. На просторных стрит (улицах) пустынно. Добрые горожане от греха подальше спрятались по домам. Лишь изредка торопливо пробежит, оглядываясь, нет ли поблизости индейского патруля, потомок прежних владельцев города: англичан или голландцев. На груди напротив сердца, словно клеймо неполноценности, горит желтая звезда. Бесшумно вышагивали с непроницаемыми лицами посредине мощенной булыжниками улицы новые хозяева: индейцы. За спиной мерно покачиваются дула винтовок: их они не задумываясь пускали в дело при малейшем поводе. Только появление бесовской диковинки навахо: смердящего автомобиля могло заставить их уступить дорогу.

      Одно осталось неизменным: над крышами поднимались в темнеющее и чистое небо бесчисленные дымы, да зазывали и до хрипоты торговались лавочники. Хозяйки готовили обед мужьям независимо от того, кто владел городом, а негоцианты все так же пытались продать товары. Не изменился и не пропадающий ни днем ни ночью шум большого города. К говору почти двадцатитысячного населения присоединялись мерные выдохи седой Атлантики, непрерывные вздохи ветра и торжественный бой колоколов протестантских кирх.

      Там, где в Нью-Йорке двадцатого века размещался самый конец района Даунтаун (который в те времена был гораздо ýже, потому что его еще не расширили за счет подсыпанной земли) возвышался защищающий вход в гавань каменный форт. Из бойниц высоких стен угрюмо выглядывали батареи двенадцати– и тридцатидвухфунтовых орудий. Напротив него, в двухэтажном доме, резиденции еще «старого» губернатора, где разместился «новый», было чисто и чинно и ничего не говорило об опалившей город военной грозе. У двустворчатой дубовой двери, столь высокой, что через нее мог, не сгибая головы пройти настоящий великан, застыли истуканами два рослых стрелка – индейца, в странного, темно-зеленого цвета шлемах и такого-же цвета панцирях. Жарко блестели стальные острия штыков на винтовках за