Саксофон Гавриила. Михаил Земсков

и с Ирочкой в детстве и отрочестве, попадает под несколько статей уголовного кодекса. Но он сам был милиционером. А мы с Ирочкой и мамой… кхм… не были милиционерами.

      Я взял её руку в свою и мягко сжал:

      – Не рассказывай, если не хочешь.

      – Я и не рассказываю, – пожав мою руку в ответ, спокойно ответила Лена.

      – Поэтому ты боишься Акрама?

      – Ну вот ещё… Будет еврейка бояться мусульманина.

      – В смысле? Ты – еврейка? – Я удивлённо вытаращился на Лену. Она никогда мне не говорила.

      – По маме. Значит, таки-да. И у меня даже четвёртая группа крови.

      – Причём тут группа крови?

      – Четвёртая группа крови очень редкая, и чаще всего встречается у евреев.

      – Прикольно…

      – Надеюсь, тебя это не смущает?

      – Почему это должно меня смущать?

      – Ну и отлично. А то вдруг ты какой-нибудь тайный антисемит, и по ночам читаешь «Майн кампф».

      Нам принесли спагетти и пиццу.

      – Как классно! – Лена нетерпеливо потёрла руки и наигранно улыбнулась, – обожаю пиццу!

      Я отделил нежный ароматный кусок с тянущимся сыром, не желавшим отделяться, и положил ей на тарелку.

      – Битч! – Вдруг резко хлестнула английским ругательством Лена.

      – Что такое? – Я с тревогой посмотрел на неё.

      Лена снова набрала полные лёгкие воздуха и потом выпустила его через чуть приоткрытые губы.

      – Мама… Навязывается воспоминаниями… Она вообще всегда такая навязчивая была, со всеми, кроме отца. А ради отца даже от своего еврейства отказалась и крестилась. Битч! Ну ладно, ладно… Это все магнитная буря… И неблагоприятный лунный день. Извини… Лучше есть пиццу, – Она взяла нож и вилку.

      На большом плазменном экране телевизора, висящем на противоположной стене, танцевали девушки, потрясывая бразильскими попками. Звук был выключен, и трясущиеся танцы беззастенчиво напористых женских прелестей, то верхних, то нижних, выглядели странновато. Причём сменялись беззвучные песни, видеоклипы, а попы оставались.

      Мы ели с аппетитом, почти не разговаривая. Хотя я пытался сконструировать какие-то фразы, найти темы, отвлечь и развлечь Лену:

      – Почему ты не расспрашиваешь меня о моих сеансах у Игоря Ивановича? Не спрашиваешь, что я видел под гипнозом? Мне кажется, что ты обходишь эту тему стороной, даже когда я хочу тебе что-нибудь рассказать.

      – Это ведь сложные и очень интимные вещи. Я ставлю себя на твоё место и думаю, что мне не хотелось бы, чтобы кто-то приставал ко мне с расспросами. Даже если это близкий человек. Хотя близкому, на самом деле, ещё труднее рассказывать. Я думаю, что тот, кто проходит через это, сам расскажет, когда почувствует нужный момент. Ты хочешь что-то рассказать? – Улыбнулась она.

      – Не то, чтобы прямо сейчас… – я почувствовал себя застигнутым врасплох.

      – Вот видишь… Я вообще думаю, что делиться этим лучше по прошествии некоторого времени, когда все уляжется внутри, обретёт своё новое место, придёт в равновесие.

      – Да, наверное, ты права. Ты как-то говорила, что тоже консультировалась