Прощай, Гульсары!. Чингиз Айтматов

все нипочем, дурень он этакий. – Картанбай всполошился, ища в темноте шубу. – Свет, свет давай, старуха! Да быстрей ты, ради бога!

      Дрожа от страха, мы вскочили, и пока Сайкал нашла лампу, пока она засветила ее, яростный вой волков вдруг разом смолк, словно его рукой сняло.

      – Настигли, окаянные! – вскрикнул Картанбай и, схватив клюку, кинулся было к двери, но в это время залаяли собаки. Кто-то пробежал под окнами, скрипя подошвами по снегу, и громко, нетерпеливо застучал в дверь.

      В комнату ворвалось морозное облако. Когда оно рассеялось, мы увидели Дюйшена. Бледный, задыхающийся, он, шатаясь, перешагнул через порог и прислонился к стене.

      – Ружье! – выдохнул Дюйшен.

      Но мы словно бы не поняли его. У меня в глазах потемнело, и я слышала только, как запричитали старики:

      – Черную овцу – в жертву, белую овцу – в жертву! Да хранит тебя святой Баубедин. Ты ли это?

      – Ружье, дайте ружье! – повторил Дюйшен.

      – Нет ружья, что ты, куда?

      Старики повисли на плечах Дюйшена.

      – Дайте палку!

      Но старики взмолились:

      – Никуда не пойдешь, никуда, пока мы живы. Лучше убей нас на месте!

      Я почувствовала вдруг странную слабость во всем теле и молча легла в постель.

      – Не успел, настигли у самого дома. – Дюйшен шумно перевел дыхание и швырнул в угол камчу. – Лошадь еще в дороге заморилась, а потом волки погнали, она доскакала до аила и рухнула, как сноп. Там они и набросились на нее.

      – Ну и бог с ней, с лошадью, главное, что сам живой остался. А не упади конь, они бы и тебя не упустили! Слава хранителю Баубедину, что все так кончилось. Теперь раздевайся, садись к огню. Давай сапоги стяну, – суетился Картанбай. – А ты, старуха, подогрей, что там у тебя есть.

      Они сели к огню, и тогда Картанбай облегченно вздохнул.

      – Ну ладно, чему быть, того не миновать. А чего же это ты так поздно выехал?

      – Заседание в волкоме затянулось, Караке. Я вступил в партию.

      – Это хорошо. Ну выехал бы на другой день с утра, ведь тебя, я думаю, никто не гнал прикладом в дорогу.

      – Я обещал детям вернуться сегодня, – ответил Дюйшен. – Завтра с утра начнем заниматься.

      – Эх, дурень! – даже привскочил Картанбай и от негодования замотал головой. – Ты послушай только, старуха: он, видишь ли, обещанье дал детям, этим соплякам! А если бы в живых не остался? Да соображаешь ли ты своей головой, что говоришь?

      – Это мой долг, моя работа, Караке. Вы о другом скажите: обычно пешком ходил, а тут, черт меня дернул, выпросил у вас лошадь и отдал ее волкам на съедение…

      – Да не о том речь. Пропади она пропадом, эта кляча. Пусть будет в жертву тебе принесена! – осерчал Картанбай. – Век был безлошадным и теперь не пропаду. А будет стоять советская власть – наживу еще…

      – Дело говоришь, старик, – отозвалась набрякшим от слез голосом Сайкал. – Наживем еще… На-ка, сынок, хлебай, пока горячее.

      Они замолчали. А минуту спустя, разгребая кизячный жар, Картанбай задумчиво промолвил:

      – Смотрю