Прощай, Гульсары!. Чингиз Айтматов

будущих учеников.

      Она что-то промычала в ответ, а дядя – тот даже головы из ямы не поднял.

      Это не смутило Дюйшена. Он деловито опустился на колоду, что лежала посреди двора, достал карандаш и бумагу.

      – Сегодня мы начинаем учебу в школе. Сколько лет вашей дочери?

      Ничего не ответив, тетка со злостью всадила пест в ступу. Она явно не собиралась поддерживать разговор. Я внутренне вся съежилась: что же будет теперь? Дюйшен глянул на меня и улыбнулся. И, как в тот раз, у меня потеплело на сердце.

      – Алтынай, сколько тебе лет? – спросил он.

      Я не посмела ответить.

      – А зачем тебе знать, что ты за проверщик такой! – раздраженно отозвалась тетка. – Ей не до учебы! Не такие безродные, а те, что с отцом да с матерью, и то не учатся. Ты вон набрал себе ораву и гони их в школу, а тут тебе делать нечего.

      Дюйшен вскочил с места.

      – Подумайте, что вы говорите! Разве она виновата в своем сиротстве? Или есть такой закон, чтобы сироты не учились?

      – А мне дела нет до твоих законов! У меня свои законы, и ты мне не указывай!

      – Законы у нас одни. И если эта девочка вам не нужна, то нам она нужна, советской власти нужна. А пойдете против нас, так и укажем!

      – Да откуда ты взялся, начальник такой! – вызывающе подбоченилась тетка. – Кто же, по-твоему, должен распоряжаться ею? Я ее кормлю и пою или ты, сын бродяги и сам скиталец?!

      Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы в этот момент не показался из ямы голый по пояс дядя. Он терпеть не мог, когда жена лезла не в свои дела, забывая, что в доме есть муж, хозяин. Он нещадно бил ее за это. И в этот раз, видно, закипела в нем злоба.

      – Эй, баба! – гаркнул он, выбираясь из ямы. – С каких это пор ты стала головой в доме, с каких это пор ты стала распоряжаться? Поменьше болтай, побольше делай. А ты, сын Таштанбека, забирай девчонку, хочешь – учи, хочешь – изжарь ее. А ну, убирайся со двора!

      – Ах так, она будет шляться по школам, а дома, а по хозяйству кто? Все я? – заголосила было тетка.

      Но муж цыкнул на нее:

      – Сказано – все!

      Нет худа без добра. Вот как суждено мне было пойти первый раз в школу.

      С этого дня каждое утро Дюйшен собирал нас по дворам.

      Когда мы в первый раз пришли в школу, учитель усадил нас на разостланную по полу солому и дал каждому по тетрадке, по карандашу и по дощечке.

      – Дощечки положите на колени, чтобы удобнее было писать, – объяснил Дюйшен.

      Потом он показал на портрет русского человека, приклеенный к стене.

      – Это Ленин! – сказал он.

      На всю жизнь запомнила я этот портрет. Впоследствии он мне почему-то больше не встречался, и про себя я называю его «дюйшеновским». На том портрете Ленин был в несколько мешковатом военном френче, осунувшийся, с отросшей бородой. Раненая рука его висела на повязке, из-под кепки, сдвинутой на затылок, спокойно смотрели внимательные глаза. Их мягкий, согревающий взгляд, казалось, говорил нам: «Если бы вы знали, дети, какое прекрасное