Не возвращайся. Ульяна Павловна Соболева

рванет от этого напряжения. На сумку посмотрела. Она очень похожа на ту, с которой он уехал. Но где она тогда хранилась столько лет? Может быть, ее привезли…осталась в части? В любом случае он разрешил достать его вещи. Я с любопытством ринулась к сумке. Как будто именно там могла найти какие-то ответы на свои вопросы. А там тельняшка, пара трусов, носки, джинсы ношенные и полотенце. В кармашке змейку дернула, сунула руку и выдернула оттуда записную книжку, быстро открыла, а из середины выпала фотография, плавно приземлилась на пол.

      Мне не нужно было ее переворачивать. Я знала, что это моя. Мною подписанная. Я в карман куртки положила, перед тем как он уехал. Тайком положила. Чтоб он не знал. Боялась – выбросит.

      – Все семь лет прятал ее. Затер так, что лица твоего почти не видно.

      От неожиданности вздрогнула и обернулась. Стоит возле ванной в полотенце на бедрах. Волосы мокрые свисают на лицо, и по груди капли воды стекают. Кожа у него смуглая, как у человека, который проводил почти все время на улице. Слева три шрама круглых, один такой же возле плеча. Из-за полумрака и ракурса мне все еще не видно есть ли там татуировка.

      Поднял фото и провел по нему большим пальцем. Я даже слегка вздрогнула, как будто он лица моего коснулся.

      – Однажды нас из ямы вытащили. Велели все вещи снять и им отдать. Чтобы в руках ничего не было, иначе пристрелят. Я снял и твою фотку в зубах держал, это ж не руки. Голый, босой на земле мерзлой стою и смотрю, как падлы эти вещи наши перебирают, чтобы себе забрать. Они меня тогда били ремнем по спине, чтоб зубы разжал. Не разжал…но фотку испортил.

      Мне протянул, и я инстинктивно взяла. На краю фото три потертости-вмятины. Следы от зубов. Спустила взгляд в пол. А он полотенце снял, переоделся в чистое белье и к окну отошел, распахнул форточку, закурил.

      – Что, так сильно не похож на себя?

      – Не похож… – ответила очень тихо и прокрутила фото, придерживая большим и указательным пальцами.

      – И что делать будем?

      – Не знаю.

      – Ладно. Спать пошли. Завтра тяжелый день будет. Меня снова по допросам, а тебя прессе на растерзание.

      Я все еще на фото свое смотрю, сидя на гостиничном красном ковре возле сумки.

      – И что я им скажу?

      – Правду. Что так, мол, и так. Вернулся супруг мой на себя после семи лет плена не похожий, я его не признала и обратно не приму. На хер он мне такой сдался.

      Вскинула голову, посмотрела, как лежит поверх покрывала, ногу на ногу положил и руки за голову закинул…Точно, как Сергей когда-то. Издалека в сумраке так похож, что дух захватывает, и руки снова дрожать начинают. Боже, что, если я ошиблась? Что, если это он… а я его вот так швыряю. Смогу ли простить себя…а он…он простит? И Тошка…вдруг когда-нибудь станет все с ним по-другому. Узнает, как я отца его не приняла…

      – Иди ложись. Утром понятнее станет все. Говорят, при дневном свете черные кошки становятся серыми.

      Даже эта фразочка его любимая. И куда мне ложиться? С ним на одну постель?

      – Не трону. Ложись. – словно мысли мои прочел