Я – телохранитель. Забыть убийство. Владимир Васильевич Гриньков

бы теплилась жизнь. Но жизни не было.

* * *

      За целый день Китайгородцев так никого и не увидел. Он даже не мог сказать наверняка, есть кто-нибудь в доме, или Наталья Андреевна с Михаилом отлучились, не предупредив о том своего нежеланного охранителя.

      Китайгородцев сел в кресло в зале первого этажа, рассчитывая во что бы то ни стало увидеться с кем-нибудь из обитателей дома. Он не привык быть предоставленным самому себе. Не мог действовать без контакта с теми, кого ему поручили опекать.

      Была вторая половина дня. За окнами темнело. Нигде в доме не зажигали света. Китайгородцев, устраиваясь в кресле поудобнее, вытянул раненую ногу. Он готов был ждать до глубокой ночи. В полной тишине, в сгущающемся сумраке, он задремал.

* * *

      Разбудил Китайгородцева телефонный звонок. Мобильник в кармане завибрировал, Китайгородцев встрепенулся. В доме было темно. Лишь угадывались силуэты окон, за которыми воцарялась ночь.

      Это был Хамза.

      – Толик, привет! Как служба на новом месте?

      Про службу – это звучало, как издёвка.

      Китайгородцев поведал о полном отсутствии событий в течение сегодняшнего дня. О наложенном хозяйкой запрете на перемещения по дому. О том, что он вообще не уверен, здесь находятся его подопечные, или уехали куда-то.

      – Ладно, осматривайся там пока, – сказал Хамза.

      Стерпится, мол, слюбится. А не слюбится – тогда уж будем думать, что делать с этим.

* * *

      Утро встретило Китайгородцева ярким солнечным светом. Он открыл глаза и обнаружил богатый красками мир. Серость растворилась, окружающие предметы обрели цвет. Дом уже не выглядел таким недружелюбным, как накануне. Китайгородцев принял душ, потом позавтракал, завершив свой завтрак чашкой крепкого кофе – всё было очень похоже на его прежнюю жизнь, ту самую, которой он жил до приезда в этот странный дом.

      Ободрённый Китайгородцев готов был действовать. Сначала он попытался привлечь внимание кого-нибудь из обитателей дома. Встал у подножья лестницы, ведущей на второй этаж, и несколько раз позвал по имени жильцов. Никто не откликнулся. Тогда Китайгородцев решительно пошел вверх по лестнице, опираясь на палку. Наверху царила всё та же кладбищенская тишина. Дверей на галерее второго этажа было множество, но те, к которым выводила лестница, выглядели краше других: настоящий парадный вход. Китайгородцев толкнул обе створки одновременно, они открылись. Здесь начиналась анфилада комнат. В первом зале стены были увешаны картинами. Пейзажи и портреты. С одного из портретов, едва ли не самого крупного в коллекции, на Китайгородцева надменно смотрел Станислав Георгиевич Лисицын. Если бы Китайгородцев не видел Лисицына два дня назад приехавшим на «Бентли», он мог бы подумать, что изображённый на портрете человек жил в семнадцатом или восемнадцатом веке – именно так одевались тогда аристократы, и такими их изображали в ту пору художники. Дворянин на службе короля. Холодный и циничный взгляд царедворца. Таким Лисицын себя видел, судя по всему. Вот и дом он построил в соответствующем