Я – телохранитель. Забыть убийство. Владимир Васильевич Гриньков

граница вашей личной территории.

      – По первой ступени лестницы, ведущей наверх. Весь второй этаж – мой. Мой, а не наш общий, и не ваш. Вам понятно?

      – Да.

      – Отлично. Всё остальное вам расскажет Михаил.

      И прежде, чем Китайгородцев успел ещё что-нибудь сказать, женщина вышла из комнаты.

      ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ:

      «Мне уже доводилось охранять тех, кто яростно противился моему присутствию рядом с собой. Кто не хотел, чтобы его охраняли. В последний раз такое было в прошлом году. Один влиятельный человек, которого охраняли ребята из нашего «Барбакана», попросил приставить телохранителя к своей дочери. Какие-то проблемы у него возникли с конкурентами, а конкуренты оказались злые и опасные. Хамза назначил меня и ещё одного человека из нашего агентства, мы с ним чередовались через день. Нашей девушке было восемнадцать, и она оказалась вовсе не такой целомудренной, какой обычно представала пред папенькины очи, и как раз в ту пору она крутила тайный, но жутко страстный роман с каким-то молодым чеченцем. Мы ей мешали. Она нас сильно ненавидела. Чеченец ненавидел нас ещё сильнее. На пару они нам пакостили, как могли. Мы хлебнули лиха».

* * *

      У них тут мода была, наверное, на чёрное. Заявившийся к Китайгородцеву Михаил облачился в чёрную футболку и чёрные же джинсы. Он был ростом низок, но широк в кости, борода лопатой, и волосы на голове пострижены чудно, с пробором посередине – не иначе так выглядели извозчики веке в девятнадцатом.

      Будучи настолько немногословным, что это можно было принять за невежливость, он провёл Китайгородцева по тем помещениям, куда доступ, следовало понимать, не был запрещён.

      Санузел.

      – Твой.

      Ванная комната.

      – Пользуйся, это всё тебе.

      Кухня.

      – Готовить умеешь?

      Значит, питаться Китайгородцев будет отдельно.

      – Верующий?

      – Что? – не сразу понял Китайгородцев.

      – Молитвы Господу возносишь? Тут у нас церковь домовая есть.

      Михаил посмотрел в лицо Китайгородцеву, всё понял, и взгляд его потяжелел.

      – Я крещён, но в церковь не хожу, – на всякий случай сказал Китайгородцев.

      – Крещён – это не твой душевный был порыв, – веско произнёс Михаил. – Это родители в твоем младенчестве о спасении твоей души позаботились.

      Китайгородцев промолчал.

      – Неверие в людях оттого, что они могут умом постичь не всё, – продолжал Михаил. – Не укладывается у них в голове то, что невозможно объяснить словами. Но если что-то объяснить нельзя – это не значит, что его вовсе нет. Оно есть. И от него не отмахнёшься.

      У него был такой же чёрный взгляд, как у старухи. Сказано же – родственники.

      – А тебе и вовсе нужно молиться о спасении души, – произнес Михаил неожиданно тихим голосом, почти шёпотом.

      – Почему? – не удержался от вопроса Китайгородцев.

      – По деяниям твоим.

      – Я не понимаю.

      – Ты убивал, – всё так же тихо произнес Михаил, прожигая