Эмигрань такая. Алла Дейвис

брюках стояла на пороге. Это была моя свекровь. Мой муж радостными глазами смотрел на Смокина и трясущимися руками обнимал меня. На бледном и похудевшем его лице глаза сверкали первый раз за долгое время. Свекровь меня обняла, умело показывая всеми своими морщинами радость (которая мне тогда казалась по-настоящему искренней) от моего прибытия на постоянное место жительство в Великобританию, и поцеловала.

      – Мама приготовила курицу в белом соусе, ты когда хочешь сесть за стол? – спросил меня муж. – Я голодный, – констатировал он факт, не оставляя мне выбора.

      – Тогда сейчас. Только сначала кофе.

      – С молоком или без? – не унимался муж в своем желании сделать меня счастливой в несчастливом доме и затянулся из астматического баллончика.

      – Какая разница, с чем его пить.

      Мне действительно было безразлично, а ему нужны были точные инструкции, дабы не навлечь суматоху в и без того имеющуюся неразбериху в его смышленой голове.

      Круглый стол, застеленный белой глаженой скатертью с вкрапленными в нее зверюшками, был накрыт тарелками, вилками, ножами и куриными ляжками в белом винном соусе. Соус свекровь покупала в консервной банке, затем разливала его по тарелкам, и он стекал с куриных бедер. За столом все ели молча, и только мои слова нарушали тишину. И еще где-то там, глубоко, на другом, на непонятном уровне сознания трапезу нарушало какое-то беспокоящее меня чувство. Это было чувство раздражения, которое мне не хотелось осознавать, но я его ощущала, и оно начало тихонечко негодовать (вне моего участия).

      Смокин скромно сидел в коридоре. Аппетита у него не было. Он рассматривал и обнюхивал прихожую, украшенную флажками из бумажных букв. Словесные знаки были отпечатаны на тонкой прозрачной бумаге, при малейшем выдохе они колыхались, и казалось, что вот-вот растают, превратившись в цветное месиво из красок и чувств.

      Желто-красно-зеленые буквы, выстроенные в «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ», были просто бумажными буквами. От них не пахло домом, и они не светились уютом.

      СВЕКРОВКИН ДОМ

      Лиза, свекровь моя, была (хотя она и сейчас, может быть, есть) женщина быстрых движений. Ее тапочки слышно стучали по настеленным коврам, и громкое дыхание будоражило задумавшиеся головы. При каждом движении тела, наклоне вправо-вверх-вниз-влево она на вдохе молчала, а выдох сопровождала жалобно трепещущими звуками и словами. «О боже» не входило в ее лексикон, несмотря на то что женщина она была крещеная, вот только не верующая. В свои английские 70 лет она делала мелкую химию на седые волосы – на дому, с вызовом мастера, и коротко подстригалась. Дама она была тихая, говорила мало. Говорили ее тело, вздохи «ахи-охи» и лицо. От нее пахло хлоркой, злостью, лавандой и постоянными обидами.

      «Опять этот скверный дождь», – ворчала она, передвигая тапками по коридору, волоча их с умышленным намерением. «Да, опять дождь», – поддакивала я и, не прибавляя прилагательных, уходила в отведенную нам комнату.

      Дом Лизы представлял из себя бунгало из четырех