Химеры мультиверсума. Евгений Петропавловский

ty-line/>

      Врач на обходе подле него хмуро вздыхает:

      «Отключить бы деда, намучился всласть». И

      спешит удалиться, поскольку прекрасно знает:

      милосердие наказуемо, сиречь не в его власти.

      А когда персонал расходится по домам

      и ночная тишь заполняет больницу,

      старик покидает присоединённое к трубкам и проводам

      неподвижное тело. Превратившись в птицу,

      он расправляет крылья, делает взмах, сквозь стекло

      пролетает, не ощутив преграды,

      и взмывает в небо, сыплющее светло

      ему навстречу безмолвные звездопады.

      Поглаживая пространство крыльями, в зыбкий полночный час

      он достигает заброшенного маяка

      и правит путь по лучу, который давно погас,

      сквозь мгновения, растянувшиеся на века.

      Он пронзает взглядом спины морских валов,

      проницает глубины, объятые вечной тьмой.

      И над бездной разносится его неумолчный зов,

      обращённый ко всем, кому уже не вернуться домой.

      И тогда из придонного ила поднимаются корабли.

      Экипажи, обрастая плотью, распределяются по местам

      и ведут свои суда вслед за птицей, парящей вдали,

      к не указанным ни в одной лоции берегам.

      Флотилия, разрастаясь, втягивается в окоём.

      Покачиваются борта – не перечесть названий…

      На мостике флагмана Ван дер Страатен высится нагишом

      (истлела одежда на летучем голландце за время скитаний).

      На «Титанике» оркестр наяривает то контрданс, то фокстрот;

      среди танцующих пар снуют стюарды с подносами…

      Дымит в четыре трубы «Лузитания»… «Амазонка» плывёт,

      разрезая волны форштевнем, вспенивая воду колёсами…

      На галеасе «Жирона» налегают на вёсла рабы;

      дон Алонсо Мартинес де Лейва видит птицу, слушает птицу;

      лучший капитан «Непобедимой армады», баловень злой судьбы

      понимает: скоро долгое плаванье завершится.

      Скоро, скоро их наконец приведут к берегам

      обетованной страны, о которой солёные волны поют

      всем заплутавшим и отчаявшимся морякам –

      даже тем, кого дома давно не ждут.

      Они плывут, растворяясь в ночи; им подать рукой

      до счастливых мест, где можно, встав на последний прикол, отдохнуть.

      Там птица над всеми, кому суждено обрести покой,

      опишет последний круг перед тем, как пуститься в обратный путь;

      и вновь, поймав погасший луч заброшенного маяка,

      станет листать крыльями время, неотличимое от пространства,

      торопясь вернуться в тело умирающего старика,

      ибо жизнь и смерть должны иметь хотя бы видимость постоянства.

      …А наутро лечащий врач, обходя за палатой палату,

      привычно остановится, повздыхает подле его утлой постели,

      задумчиво прислушиваясь к дыхательному аппарату,

      вглядываясь в светлую ниточку на мониторе, дрожащую еле-еле.

      И ему, дивящемуся безжалостно-цепкой природе

      человеческого метаболизма, будет, как всегда, невдомёк,

      что это не жизнь из одряхлевшего тела уходит,

      а морская волна впитывается в вечный песок…

      Мутант

      Участник Третьей Мировой

      Вздохнул: «Встречай, Москва!»

      Стучал костыль по мостовой,

      и третья голова

      сказала первой голове:

      «Смотри, братан, сюда:

      здесь Кремль стоял у нас в Москве,

      на нём была звезда.

      А где воронка – был собор,

      а дальше – Мавзолей.

      Там фон повышен до сих пор,

      идём в обход скорей».

      Он пробирался меж руин,

      спешил, насколько мог,

      о трёх обличиях – один,

      как триединый бог.

      Шагая, руку опустил

      в карман шинели он –

      и вдруг издал что было сил

      протяжный горький стон,

      и беспросветно зарыдал,

      предвидя злой исход:

      ведь он сегодня потерял

      талон на кислород.

      Что скажет милая жена?

      Что скажут сын и дочь?

      А жизнь у каждого – одна…

      Но чем семье помочь?

      Нет