«Яйцо от шефа». Петр Альшевский

я из боязни усугубить твой кризис не выскажусь.

      Анастасия. Да говори! Скажи, что я до того плоха, что человеком искусства называться недостойна. Ну скажешь и что? Я и сама так думаю.

      Гурышев. Во мне таится стремление признать тебя…

      Анастасия. И кем же?

      Гурышев. Феноменально одаренной.

      Анастасия. Больше, чем ты?

      Гурышев. Воронежское руководство по семейной жизни учит нас жен не баловать.

      Анастасия. Ты какое-то руководство читал?

      Гурышев. Черт знает когда Буйняковский при мне листал. Издано в Воронеже. Для местного пользования, вероятно.

      Анастасия. Сегодня-то Буйняковский стоял?

      Гурышев. Мы все там стояли. И ничего не выстояли. А что тут… стояние возле картин – расходование времени у нас целевое. До потепления, я считаю, ловить нечего. Стоять буду, но как тот волк, что уже не принюхивается. Охоту не заканчивает, но охотится с убеждением, что добыча нынче не про него.

      Анастасия. Мы и в мороз продавали. У меня зубы от холода заныли, пока я с ним торговалась! Сколько он хотел, я не сбросила.

      Гурышев. Ты «Самовар» вспомнила?

      Анастасия. Да он золотым дождем над нами пролился! И название у картины не «Самовар», а «Собравшиеся у самовара крестьяне и по-свойски подсевший к ним князь Трубецкой». Князя я, кстати, писала, от его настоящего портрета отталкиваясь.

      Гурышев. Картина, помню, душу радующая.

      Анастасия. Чересчур лубочная для тебя.

      Гурышев. Я бы, наверно, кинжал князю в руку вложил. Чай из блюдечка попивает, а в свисающей руке кинжал у него.

      Анастасия. Хлебосольных крестьян резать?

      Гурышев. Князь, если он не душевнобольной, к крестьянам на чай не придет.

      Анастасия. Гадость. Крестьяне к нему нараспашку, а он на них наброситься и…

      Гурышев. Крестьяне его топорами. Кого-то он заколет, но и ему живым не уйти.

      Анастасия. Женщинам столь жестокая живопись не присуща…

      Гурышев. Но у тебя бы этого и не было. Из диспозиции бы вытекало, но рисовать страшную сцену тебе бы не пришлось.

      Анастасия. Простирайся мой замысел, куда ты мне говоришь, я бы и мирно сидящие фигурки написать не смогла. Потом они должны сцепиться, занесенный топор отвернувшемуся князю в череп втыкается… такой финал до начала работы меня бы отвратил. Я бы к ней не приступила. Я и без того за кисть взяться не могу, а ты замолчавшей во мне творческой птичке шею к чертям скручиваешь!

      Гурышев. Ну давай князь будет у нас не чокнутым. У крестьян он появился с кинжалом, чтобы их защищать. Прознал, что крестьян собираются веселить из их избушки и ради недопущении оного кинжальный ответ приготовил. Анастасия. За противодействие постановлению о выселении князя, пусть он и князь, не помилуют.

      Гурышев. Конечно, он на себя на навлекает. Но совесть приказала вступиться! Не разум безумный, а совесть, богом нам данная. Разницу надо видеть…

      Анастасия. Кого-то он остановит, но если есть решение выселить,