Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1». Антон Семенович Макаренко

в повязке, с ним без салюта нельзя разговаривать.

      – А зачем это нужно?

      – Видишь ли?.. Вот с тобой сегодня сколько он повозился? Ты заметил? Сколько у него дела! Если каждый будет с ним рассусоливать, так он ничего не успеет. А кроме того… какие же могут быть споры с дежурным?

      – А с тобой можно спорить?

      Нестеренко пожал плечами:

      – Со мной, конечно, можно. Только у нас это не в моде.

      – К тебе не нужно с салютом?

      – Иногда нужно. Потом узнаешь. Идем, бригада ждет.

      Они прошли мимо часового (стоял уже другой) и поднялись по лестнице между цветов. На втором этаже проходил такой же светлый коридор, только здесь на полу был не кафель, а паркет, он так же блестел, как и в «тихом» клубе. Они остановились у двери, на табличке которой было написано:

      8-я бригада

      Нестеренко взялся за ручку двери, но раньше, чем открыть ее, он объяснил:

      – У нас две спальни по восемь человек. Вторая спальня рядом.

      Спальня была большая. В ней стояло восемь кроватей, добротных, красивых, окрашенных розовато-желтой краской. На кроватях лежали одеяла вишневого цвета. Все постели находились в идеальном порядке. На кроватях никто не сидел, никто даже не стоял рядом. Больше десятка мальчиков собралось вокруг большого стола. У стены Игорь заметил диван, очень длинный и тоже, видимо, имеющий претензию быть бесконечным, – очевидно, такие диваны в колонии любили.

      При входе Игоря и Нестеренко все повернули к ним головы. Нестеренко остановился у дверей и сказал несколько торжественным голосом, в котором Игорь все же услышал оттенок сдержанной шутливости:

      – Принимайте нового товарища. Рекомендую: Игорь Чернявин.

      Все задвигали стульями, но не встали, а еще плотнее уселись за столом, заботливо оставляя рядом два места для вошедших. Нестеренко сел на один стул, хлопнул рукой по другому, приглашая Игоря:

      – Садись.

      Все вдруг притихли и с интересом ожидали, что будет дальше. Глаза у Нестеренко вспыхивали иронически:

      – У нас такой обычай: когда приходит новенький, вся бригада собирается и бригадир знакомит. Так у нас в колонии пошло издавна, годков пять тому будет. И в это время бригадир должен всю правду сказать о товарищах, как он думает, брехать нельзя. Когда и ты, Чернявин, будешь бригадиром, тоже так будешь делать. Так вот видишь, они на меня и смотрят, потому знают: пощады не будет.

      Все это Нестеренко говорил не спеша, добродушно, чуть-чуть окая и растягивая слова.

      – Да начинай уже, Василь, довольно мучить!

      Это сказал самый младший в бригаде, беленький мальчик лет четырнадцати, с тем аккуратным, чистеньким и умным лицом[149], какие часто бывают у природных отличников по учебе.

      – Рогову невтерпеж, знает, что ругать буду.

      – Ругай, только, пожалуйста, скорее.

      – И еще у нас обычай, никто не должен спорить и обижаться. Какое бы слово не сказал бригадир – каюк! А новенький, вот, скажем, ты, Чернявин, не должен воображать, а должен учиться, как правду говорить и как правду слушать

149

В оригинале «личиком».