История любви. Проклятье матери. Таша Гришаева

какую подкинет, кто детишек накормит, напоит, отмоет, пока мать работает. А работать ей приходилось много – прокорми-ка всю эту ораву – троих детей да мужа-алкаша.

      – Сладу нет с ним, с дураком! – ревела жена Степана. – А что сделаешь? Не кастрюля с дыркой, не выкинешь. Мужик-то он у меня хороший, а детишек как любит! – вытирая слезы краешком платка, который был повязан у нее на голове, говорила Валентина. – С праздников этих треклятых без гостинца домой никогда не возвращается. Придёт ночью пьяный, посадит старшего к себе на колени и песни ему поет да баюкает. А какой тут сон – горе одно, – махнув рукой, встанет Валентина и пойдет прочь.

      Соседкам-сплетницам тоже не раз доставалось от Евхимии. Как приложит их крепким словцом, так они и сказать в ответ ничего не могут, стоят только да глазами хлопают, как рыбы, рот открывают, а слов нет.

      – Помирать он собрался, старый пень! – говорила Евхимия соседкам про мужа своего Василия, уперев руки в боки. – А доченьку Прасковью кто ж под венец поведёт? И жениха ей надо не абы какого, а состоятельного, рассудительного, чтобы дочка за ним как за каменной стеной была, и никак иначе!

      Был такой человек у нее на примете – рыжебородый немец, у родителей которого была своя мельница. Люди они были хорошие, не пьющие и не бедные. За такого жениха Евхимии было не жалко дочь замуж отдать. Ничего, что чужестранцы, так веры нашей, а остальное приложится.

      – Что, уже и жениха Прасковье нашла? – интересовалась Анюта.

      – Конечно, нашла.

      – Ну и кто он, этот счастливец? – ехидничала соседка, явно желая сказать вместо этого «несчастный», но не смела, боялась не только грозных слов Евхимии, но и ее кулака.

      «Кто ее знает, что у нее на уме. А то и меня, как Степана, отметелит, бестия», – думала про себя Анна.

      – Да за Андрея, сына Майеров, хочу ее сосватать.

      – Это за немца, что ли? За сына мельника нашего?

      – За него. А что? Партия он для моей дочери хорошая.

      – Ну а как же Прасковья? Она-то согласна? – спрашивала соседка.

      – А кто же её спрашивать-то будет? – засмеялась Евхимия, потирая руки. – Как мать с отцом скажут, так она и поступит. Она у меня умница, родителям не перечит. Вон меня никто не спрашивал, когда замуж за Василия отдавали, и ничего. Живем душа в душу. А если их, молодых, спрашивать, так все кувырком пойдет, а не по веками установленному порядку. Не они устанавливали, не им и ломать. Не знают они еще счастья своего, – женщина была уверена в своей власти над дочерью.

      – Ну-ну, поглядим, – как будто что-то зная, отвечала Анна.

      – Что значит «поглядим»? Или ты, соседка, что-то знаешь, что мне неведомо?

      – Нет, упаси Бог! – отмахнулась Анна. – А как отец Прасковьи? Одобряет твой выбор?

      – Почему мой? Мы оба так решили.

      Василий не возражал против такого замужества своей дочери:

      – Жена знает, что делает, – говорил он мужикам. – Не моего ума это дело. Это бабские дела, и нечего туда лезть.

      – Правильно, – качали мужики головами.

      – Немец так немец!