Дети Арбата. Анатолий Рыбаков

побаивались. В институте поговаривали о его знаменитой военной биографии: до сих пор носит гимнастерку, галифе и сапоги. Этот сутулый человек с длинным унылым носом, с мешками под глазами никогда ни с кем не вступал в разговоры, даже на приветствия обычно отвечал только кивком головы.

      Криворучко опирался рукой на спинку стула, Саша видел, как дрожат у него пальцы. Слабость в человеке, всегда таком грозном, выглядела жалкой. Но материалов для стройки действительно не давали. А сейчас никто не хочет об этом думать. Только Янсон, декан Сашиного факультета, невозмутимый латыш, обращаясь к директору института Глинской, примирительно сказал:

      – Может быть, дать еще срок?

      – Какой?! – со зловещим добродушием спросил Баулин.

      Глинская молчала. Сидела с обиженным видом человека, которого наградили таким негодным заместителем. Поднялся аспирант Лозгачев, высокий, вальяжный, театрально воздел руки.

      – Неужели и лопаты отправили на Магнитку? Студенты пальцами ковыряли мерзлую землю? Вот сидит комсорг группы, пусть скажет, как они без лопат работали.

      Баулин с любопытством посмотрел на Сашу. Саша встал.

      – Мы без лопат не работали. Как-то раз кладовая оказалась закрытой. Потом вернулся кладовщик и выдал лопаты.

      – Вы долго ждали? – не поднимая головы, спросил Криворучко.

      – Минут десять.

      Лозгачев, неудачно призвавший Сашу в свидетели, укоризненно покачал головой, как будто оплошность совершил не он, а Саша.

      – Все обошлось? – усмехнулся Баулин.

      – Обошлось, – ответил Саша.

      – А сколько времени вы работали, сколько стояли?

      – Материалов-то ведь не было.

      – Откуда ты знаешь об этом?

      – Это все знают.

      – Напрасно адвокатствуешь, Панкратов, – сурово проговорил Баулин, – неуместно!

      Стараясь не глядеть на Криворучко, члены бюро проголосовали за исключение его из партии. Воздержался один Янсон.

      Еще больше ссутулившись, Криворучко вышел из комнаты.

      – Поступило заявление доцента Азизяна, – объявил Баулин и посмотрел на Сашу, как бы спрашивая: что ты теперь скажешь, Панкратов?!

      Азизян читал в Сашиной группе основы социалистического учета. Однако говорил не об учете, даже не об основах, а о тех, кто эти основы извращает. Саша сказал впрямую, что не мешало бы дать им представление о бухгалтерии как таковой. Азизян, курчавенький, лукавый пройдоха, посмеялся тогда. А теперь обвинял Сашу в том, что тот выступил против марксистского обоснования науки об учете.

      – Было? – Баулин смотрел на Сашу холодными голубыми глазами.

      – Я не говорил, что теории не надо. Я сказал, что знаний по бухгалтерии мы не получили.

      – Партийность науки тебя не интересует?

      – Интересует. Конкретные знания тоже.

      – Между партийностью и конкретностью есть разница?

      Опять поднялся Лозгачев:

      – Ну, товарищи… Когда открыто проповедуют аполитичность науки… И потом: Панкратов пытался навязать партийному бюро свое особое мнение