По дороге в вечность. Дж. А. Редмирски

на стуле сидит Натали. Я так испугана, что не могу говорить.

      – Ну, когда эти чертовы врачи соизволят появиться? – сердится Натали.

      Она вскакивает и начинает ходить по палате. Ее высокие каблуки громко цокают по ослепительно-белым плиткам пола.

      Затем ее настроение меняется. Натали останавливается. Лицо озаряется надеждой.

      – Наверное, раз они не торопятся отрывать задницы от стульев, с тобой не произошло ничего страшного.

      Я не верю ей, но не могу себя заставить произнести это вслух. Всего второй раз в жизни я попадаю в палату экстренной помощи. В первый раз это было, когда я прыгнула с отвесного берега в озеро и поранилась о камни. Тогда меня продержали в больнице шесть часов. Я распорола себе бедро, и мне накладывали швы.

      Переворачиваюсь на бок и смотрю в стену. Очень скоро открывается стеклянная раздвижная дверь. Наверное, врач. У меня замирает сердце: это Эндрю. Они с Натали перебрасываются несколькими фразами. Делаю вид, что не слышу.

      – Представляешь, они до сих пор не соизволили прийти, – говорит Натали. – Задали ей несколько вопросов и накрыли одеялом.

      По лицу Эндрю видно, что он тоже напуган, хотя и пытается это скрыть. Он не хуже меня знает, что со мной, но, как и я, не решается в это поверить и произнести вслух, пока не услышит подтверждение от врача.

      Эндрю и Натали говорят еще что-то, потом Натали склоняется надо мной и обнимает.

      – Вместе с тобой в палате может находиться только один человек. Я посижу в комнате ожидания. Блейк тоже там. – Натали выдавливает улыбку. – Все будет хорошо. А если эти докторишки не поторопятся, я им такое устрою! Особенно той суке.

      Слегка улыбаюсь. Я благодарна Натали, что даже в такую тяжелую минуту она не потеряла присутствия духа.

      – Сообщи мне сразу же, как что-нибудь узнаешь, – говорит она Эндрю, остановившись возле двери, потом выскальзывает из палаты.

      У меня сердце уходит в пятки. Теперь все внимание Эндрю сосредоточено на мне. Он придвигает стул и садится рядом с койкой, потом осторожно берет меня за руку:

      – Тебе сейчас просто скверно, поэтому ни о чем не стану спрашивать.

      Пытаюсь улыбнуться и не могу.

      Мы молча смотрим друг на друга. Мы оба знаем, что скажет врач. И никто из нас не позволяет тешиться надеждой, что вдруг (всего лишь вдруг) мое положение окажется не таким тяжелым. Оно тяжелое. Даже очень. Но Эндрю делает все, чтобы меня утешить. Он не позволяет себе заплакать или показать свои страдания. Ради меня он надел эту маску. Однако я знаю: ему сейчас тоже плохо. Душевная боль бывает острее физической.

      Достаточно скоро приходит врач в сопровождении медсестры. Я слушаю его в каком-то полусне. Он говорит, что сердце больше не прослушивается. Мне кажется, что окружающий мир сейчас куда-то провалится… Впрочем, может, и нет. Я слежу за глазами Эндрю. Они странно блестят. Он слушает врача, а тот говорит слова, уходящие куда-то на задворки моего сознания.

      Сердечко Лили больше не бьется.

      Мне кажется… мое сердце тоже остановилось.

      Эндрю