Магистр ее сердца. Оливия Штерн

когда находился рядом, душа была не на месте, а на висках проступал ледяной пот. Странное, иррациональное ощущение опасности, которой Авельрон просто лучился. А еще иллюзия чужого присутствия, и даже меж лопаток кожу покалывало так, словно кто-то нагло пялился в спину.

      То же Мариус очень явно ощутил и тогда, в гостевой спальне. Это было глупо, вот так, предаваться любви в совершенно чужом доме. Надо было как-нибудь успокоить Алайну, но… он просто не мог устоять перед чарами своей птички. С самого начала не мог, как только смог ее поймать в охапку. До этого только смотрел издалека, пытался поговорить. Удивлялся тому, как девушка старательно помогает по дому – без той ненависти, которую могла бы испытывать к жилищу хозяина, а скорее с жалостью, словно дом уже принадлежал ей, а она его забросила. Однажды он смотрел, как она забралась по выщербленной кладке на второй этаж и отряхивала паутину с окна. И именно тогда, кажется, Мариус Эльдор, яро ненавидящей всех двуликих, а заодно и крагхов с их роем, впервые – и совершенно искренне – восхитился этой девушкой. Она была выше его, выше ненависти, выше предрассудков. Не он поднял ее с колен, несчастную двуликую рабыню, а она снизошла к нему с небес, прекрасная синекрылая птица, и потянула за собой, к свету.

      …Но в спальне определенно кто-то был. И Мариус отчетливо увидел, как в зеркале проплыл темный мужской силуэт. Но, поскольку в комнате было довольно светло – и только они с Алайной, Мариус ударил в зеркало.

      Возможно, все это следовало списать на переутомление. Или на последствия ночных «бесед» с учителем, когда боль выгрызала внутренности, не давая ни малейшего шанса. И, будь Мариус Эльдор кем-нибудь другим, возможно, именно так и поступил бы: сослался на перенесенные мучения, на потрясение, и отпустил бы Авельрона. Но Мариус оставался собой. Отпускать Авельрона на свободу не следовало ровно до тех пор, пока ему, Мариусу, не перестанет мерещиться не-пойми-что. И здесь дело не в усталости и не в расшатанных нервах. Здесь было что-то другое, а что – непонятно. От этого «непонятно» в душе поднималась глухая, мутная злость, но Мариус уже привык с этим бороться. Не впервой. Бывало и хуже.

      Этим утром солнечный свет щедро заливал кабинет Магистра, что в резиденции Надзора. И этим же утром Мариус Эльдор, по сути, в первый раз пришел туда, где сотни лет до него провел его предшественник. Он несколько мгновений помялся перед дверью, ловя себя на мысли, что думает о Магистре как о живом, но затем решительно сунул ключ в замочную скважину и повернул. Замок сработал бесшумно, и дверь подалась вперед, как будто кто-то мягко потянул ее с той стороны. Мариус потер переносицу, отбрасывая наваждение, толкнул дверь ладонью и, не давая себе ни малейшего шанса на побег, шагнул через порог.

      Ничего не изменилось в кабинете Магистра. Разве что тяжелые шторы были раздвинуты, и ясное утреннее солнце заливало комнату тысячами розоватых пятнышек, играя на коврах, на сотнях разноцветных колб, на раззолоченных буквах, что на старинных переплетах книг.

      Мариус огляделся, прошел