Мозаика чувств. Юлиана Аверкиева

к столу, протягивает ее начальнику. Тот принимает такой затравленный вид, что она, испугавшись своей напористости, выпускает фолиант из рук. Бумаги, испещренные убористым шрифтом, рассыпаются по столу, слетают на паркет светлыми пятнами. Глаза начальника расширяются, а лицо начинает багроветь. Вера Алексеевна, сдавленно охнув, кидается собирать бесценное сокровище. Задев полным локтем чашку, все еще вальяжно стоящую на столе, слышит звонкий хрусткий – «дз-з-зынь!»

      Иннокентий Степанович вскакивает из-за стола, сверкая глазами; ноздри раздуты, грудь часто поднимается, грозя сорвать пуговицы с плотно прилегающего к грузному телу пиджака. Женщина испуганно хлопает глазами; бумаги, собранные впопыхах, смятые, прижаты к груди.

      – Попрошу вас покинуть мой кабинет сию же секунду!

      – Но как же… поймите, для меня это очень важно… Федор Валерьяныч – неужели он это заслужил?.. За место на кладбище требуют больших денег, а их у меня нет! – чуть не плачет Вера Алексеевна.

      – Не время, значит, умирать! – Иннокентий Степанович повышает голос, захлебывается в кашле. В кабинет просовывается расторопная секретарская голова, готовая услужливо ликвидировать ставшего нежелательным посетителя. Впрочем, Вера Алексеевна уже сама все поняла, второй раз повторять не нужно.

      Собравшись с силами, она прощается. А Иннокентий Степанович остается в своем кабинете, залитом солнцем, с разбитой чашкой на паркете.

      – Чтоб вас всех… такое утро испортили. – Ботинок ожесточенно приземляется на разбитые куски фарфора с громким, надламывающим голос хрустом.

      ************************************************************************

      Фигура женщины плетется, не отрывая ног от земли. Умершие листья прилипают к туфлям. Что же делать теперь?

      Вера Алексеевна все еще впивается огрызками ногтей в бумаги. Федор Валерьянович умер неделю назад. Дочери приехать не смогли – позвонили, пожаловались на проблемы, требующие личного присутствия. А она смотрела на стены их дома, где когда-то вместе под указку главы семейства выполняли утреннюю зарядку. Смеясь в длинный ус, Федор Валерьянович муштровал дочерей: «влево-вправо, приседа-а-а-й!» Настя тяжело пыхтела и боролась с рыжей прядью волос, налипающей на щеку. Дария, сжав зубы, совершала двадцатое по счету приседание. Генерал семейства довольно улыбался. А Вера Алексеевна стояла рядом – тихонько, чтобы не мешать. Руки сминают подол платья, а на лице – уже позабытое счастье.

      Федор всегда говорил – как чувствовал: «Вера, сильной будь. Что бы ни случилось. Ты у меня мягкая, добрая – люди таких не слушают. Не можешь быть сильной – притворяйся сильной». В такие вот нравоучительные минуты Вера Алексеевна, и без того – спокойная и покладистая – совсем замирала, даже дышать боялась. Не потому, что муж у нее – тиран и деспот, нет! Сколько восхищенной преданности и молчаливого обожания он у нее вызывал, всегда, а когда вот так покровительственно говорил – особенно. Значит, беспокоится, любит, как раньше –