Иерусалимский синдром. Петр Альшевский

и бесноваться, как беременная ослиха при виде скелета волчьего? Их твои выкрики не задевают – они тебя не слышат, но я-то не на паузе. Я в деле, Савл, я все слышу – оглушенный и незлопамятный я. И о каком имени ты тут развопился?

      Павел. О Его.

      Петр. У Него, мой забывчивый тарсянин, нет имени. Вот тебе крест.

      Павел. Но они-то его упоминают.

      Петр. Его, но не имя.

      Павел. Фарисей ты…

      Иосиф. Касательно сновидений, у меня есть свой собственный кошмар – увы, но он приходил ко мне гораздо чаще, чем один раз. В нем я иду по асфальтированной дороге, шпыняю ногами засохшее дерьмо и восхищаюсь удивительнейшим солнечным закатом. Смотрю ему в глаза, ощущаю его каждой клеточкой своей физической оболочки – можно даже сказать, намазываю его масло на хлеб моей души. Но когда солнце полностью исчезает, асфальтированная дорога незамедлительно превращается в болотную топь. Я пытаюсь бороться, но ничего не помогает и меня засасывает. Я никогда не спасаюсь.

      Мария. И что ты видишь последним?

      Иосиф. Свое лицо.

      Мария. Каким образом?

      Иосиф. Оно отражается в тех глазах…

      Мария. Чьих глазах?

      Иосиф. Глазах того, кто за мной наблюдает. Страшного, великого, единственного, не отвечающего на мой зов… Кто он, я не знаю. Я мог бы разглядеть его получше, но во сне я боюсь высоты. Это очень редкая болезнь.

      Мария. Миллионы людей боятся высоты. Десятки миллионов.

      Иосиф. Миллионы боятся смотреть сверху вниз, я же боюсь смотреть снизу вверх. Но я все равно туда когда-нибудь посмотрю.

      Мария. Кто же тебе мешает? (показывает на небо) Смотри.

      Иосиф. Сначала мне нужно уснуть.

      Мария. Только не здесь. Тут же народ простой… простой, по-своему талантливый – их вроде бы нет, но только попробуй уснуть, сразу же из-за деревьев высунутся.

      Иосиф. Что они мне сделают… Снимут часы? Пес с ними, мне не жалко.

      Мария. Часы – это если очень повезет: они запросто могут и какой-нибудь жизненноважный орган выкидным ножом вырезать. Сердце, к примеру.

      Иосиф. Разве его стук доставляет кому-нибудь неудобства? Я думаю, нет. Подумав, думаю. О том же – думаю, нет. И еще я думаю, что никто, кроме меня, на мое сердце не позарится. Ну, если только из хулиганских побуждений.

      Мария. В более или менее развитых странах уже фактически ничего не делается из хулиганских побуждений. Все просчитано на калькуляторах последнего поколения, накрепко цифрой предопределено, скоро и слова будут состоять из цифр – наша жизнь станет единым целым, без деления на гласные и согласные: она окажется монолитом, не пропускающим не подсчитанной радарами фантазии…

      Иосиф. Люди этого не допустят.

      Мария. Люди этого даже не заметят.

      Иосиф. Я замечу! Я просто не сумею не заметить. И ты заметишь.

      Мария. Если мы это заметим, то горе нам. Это все равно, что бег на четырехсотметровый круг – предпочтительней бежать вместе со всеми против часовой стрелки и прийти где-нибудь в конце,