Иерусалимский синдром. Петр Альшевский

Если можно.

      Мария. Ну, почему же нельзя. Меня привезли в больницу с приступом аппендицита, подготовили к операции и по ошибке на тележке в другую операционную отвезли. Там мне какие-то подвыпившие гниды полноги и оттяпали. Потом извинились, конечно.

      Иосиф. Пришить ее на место было уже невозможно?

      Мария. Вполне возможно. Но они ее как бы куда-то потеряли. Устами заведующего отделения сказав, что не со зла – я им, в принципе, верю. Со всеми бывает.

      Иосиф. Компенсацию хотя бы заплатили?

      Мария. Заплатили, как же не заплатить. Ее как раз на эти костыли и хватило.

      Иосиф сочувственно смотрит на Марию. Потом отворачивается. Слышатся частые всхлипывания.

      Мария. Вы что, плачете?!

      Иосиф. (сквозь слезы) Мне бы… я… с вами… не понимаю… ломая ножки табурета, ты этим не ломаешь ноги дьяволу… простите…

      Мария. Не плачьте, ни к чему – мне ведь даже не было больно.

      Иосиф. Это несправедливо…

      Мария. Нет худа без добра. Если проецировать эту логику на мой случай, можно сделать следующий вывод – вырезая мой аппендицит, они могли меня зарезать. А так дело ограничилось всего лишь одной ногой. В определенных ситуациях это приемлемые потери.

      Иосиф. Получается, они сделали благо?

      Мария. Благом бы я это не назвала, но все, как мне представляется, было в состоянии продвинуться и по более худшему пути. Как с моим отцом.

      Иосиф. А что с ним?

      Мария. Уже ничего. Он умер.

      Иосиф. Мои искренние соболезнования.

      Мария. Ему от них уже не жарко. А жарко ему было – и еще как, прости меня Господи… Он в бане скончался. До того натопил, что его ангелу-хранителю, по-видимому, стало невмоготу и он вышел подышать в предбанник – о нем больше никто не слышал, а мой отец, оставшись в одиночестве, дал слабину. Полем его последней битвы оказалась баня… Хотя если посмотреть на это с позиций гигиены, смерть буквально образцовая.

      Иосиф. Ты сильно переживала?

      Мария. Как тебе сказать… сознание я не потеряла.

      Иосиф. Я терял сознание только один раз в жизни. У меня дома были рыбки. Две, три, потом шесть – доходило до восьми. До двенадцати. И вот прихожу я из школы, собираюсь покрошить им купленного по дороге корма, а мама мне говорит, что все рыбки сдохли. Я плакал до самого ужина… А на ужин мама пожарила нам с отцом рыбу – я как об этом узнал, чуть с ума не сошел. Перед глазами все завертелось, закружилось, и я упал – навзничь. Сейчас-то я понимаю, что это не моих рыбок зажарили.

      Мария. Рад, что понимаешь?

      Иосиф. Я был рад, когда были живы мои рыбки. Еще как был!

      Мария. Рано или поздно они бы все равно умерли.

      Иосиф. Лучше бы поздно. Но чего там жаловаться… Забыли, проехали – чтобы я не особо грустил, отец купил мне боксерские перчатки. Проворчал, что пора становиться мужчиной и отвел в секцию.

      Мария. Выходит, ты чемпион?

      Иосиф. С боксом у меня не сложилось. Я старался, но другие старались намного