Бог бабочек. Юлия Пушкарева

но я сильно устала. Так сильно. И в этом милом кабинете с кожаным диваном и часами-ходиками чертовски холодно.

      Брюнетка хмурится и постукивает ручкой по ежедневнику.

      – Ты со мной не согласна, да?.. Но вот как бы ты сама назвала то, что он делает?

      – То, что он делает? Вы о чём?

      – В целом – о линии его поведения с тобой. Он же манипулирует тобой, используя свою сексуальную привлекательность! Почему ты позволяешь ему это? Почему отказываешься себя уважать?

      Манипулирует тобой, используя свою сексуальную привлекательность. Хочется расхохотаться в голос, но я спокойно отвечаю:

      – Наверное, Вы меня не поняли. Всё совсем не так.

      Брюнетка забрасывает ногу на ногу, готовясь к новой атаке. На ней ярко-синий брючный костюм – Вера оценила бы такой.

      – Вот сколько ты сейчас весишь?

      – Сорок три… Или сорок два.

      – Сорок два. И разве это не порыв схлопнуться в пустое место? Не существовать? – она сводит ладони, демонстрируя «схлопывание». Её жесты довольно богаты, но с твоими всё равно не сравнятся.

      – Я не знаю.

      – Знаешь. Вытащи себя из его кардиограммы.

      – Синусоиды.

      Она приподнимает брови.

      – Что?

      – Не кардиограммы, а синусоиды. Он это так называет. Своей синусоидой.

      На пару секунд она теряется. Жаль, что всего на пару.

      – Тогда из синусоиды. Черти свою собственную!

      Не отвечая, рассеянно тру мочку уха.

      – А, значит, даже слушать меня не хочешь?!

      Отвожу руку от уха, нервно смеясь.

      – Кошмар. А Вы всегда так делаете?..)

* * *

      … – «Иногда мы намеренно вспоминаем те периоды, когда нам было плохо. Все объясняют это по-разному: ностальгией, или, наоборот, радостью от того, что теперь всё иначе, или чем-то сугубо своим. И лишь немногие могут признаться себе, что у этого нет разумных причин – нами движет только невнятная тоска по боли и трудностям».

      Размеренно читаю вслух начало твоего отрывка-заметки; ты, по-кошачьи подобрав под себя ноги, жадно ждёшь моего вердикта. Я знаю это ожидание, но давно не видела его воочию, – слишком давно. Неужели я дорвалась даже до этого – до твоей робости (редкой, парадоксальной гостьи), до по-детски радостного и взволнованного предвкушения, до многословных, взахлёб, объяснений того, что в тексте и так очевидно? До тонкой алхимии в изменениях твоего лица, когда ты воспринимаешь мои слова то как приговор, то как высшую награду?..

      Невозможно. Немыслимо. Я была уверена, что уж это-то утрачено навсегда, – но оно оказалось прочнее многого другого. Ты по-прежнему жаждешь, чтобы я судила твои тексты – в белом парике и мантии била молоточком, пожизненно заключая в тюрьму тавтологию и оправдывая причудливые метафоры.

      Ты по-прежнему жаждешь этого – а я жажду наконец-то поверить, что не сплю. Коньяк этому совершенно не способствует.

      – Ну, так и?.. – произносишь, напряжённо улыбаясь краешками губ. – Что ты так долго молчишь? Совсем дерьмо?

      – Нет.