Портрет Дориана Грея. Пьесы. Сказки. Оскар Уайльд

были словно выточены из слоновой кости.

      Однако она казалась какой-то удивительно апатичной. Когда на сцену вышел Ромео, она не проявила ни малейшего оживления. И обращенные к нему слова Джульетты:

      Любезный пилигрим, ты строг чрезмерно

      К своей руке: лишь благочестье в ней.

      Есть руки у святых: их может, верно,

      Коснуться пилигрим рукой своей,

      как и последующие ее реплики во время короткого диалога, прозвучали в устах девушки в высшей степени неестественно. Голос был дивный, но интонации совершенно фальшивые. И этот неверно взятый тон делал поэтические строки неживыми, выраженное в них чувство – неискренним.

      Дориан Грей смотрел на нее, и лицо его становилось все бледнее. Он был поражен и расстроен. Ни лорд Генри, ни Холлуорд не решались заговорить с ним. Сибилла Вейн казалась им совершенно бездарной, и они были крайне разочарованы.

      Зная, однако, что пробным камнем для любой актрисы, играющей Джульетту, является сцена на балконе во втором акте, они терпеливо ждали. Если Сибилле не удастся и эта сцена, значит, у нее нет и искры таланта.

      Она была обворожительно хороша, когда появилась на балконе в лунном свете, – этого нельзя было отрицать. Но игра ее была невыносимо театральной – и чем дальше, тем хуже. Жесты были искусственны до нелепости, произносила она свою роль с преувеличенным пафосом. Великолепный монолог

      …Мое лицо спасает темнота,

      А то б я, знаешь, со стыда сгорела,

      Что ты узнал так много обо мне

      она продекламировала с механической старательностью школьницы, бравшей уроки у какого-нибудь второразрядного учителя красноречия. А когда, перегнувшись через перила балкона, она дошла до следующих замечательных строк

      Не надо, верю. Как ты мне ни мил,

      Мне страшно, как мы скоро сговорились.

      Все слишком второпях и сгоряча,

      Как блеск зарниц, который потухает,

      Едва сказать успеешь «блеск зарниц». Спокойной ночи! Эта почка счастья

      Готова к цвету в следующий раз.

      Спокойной ночи,[53]

      она проговорила их так, будто не понимала заключенного в них смысла. Этого нельзя было объяснить одним лишь нервным волнением. Напротив, Сибилла вполне владела собой. Все объяснялось проще: она очень плохо играла. Девушка была начисто лишена актерских способностей.

      Даже непросвещенная публика в задних рядах партера и на галерке утратила интерес к тому, что происходило на сцене. В зале стало шумно, зрители громко разговаривали, некоторые начали свистеть. Еврей-антрепренер, стоявший за задними рядами бельэтажа, топал ногами и проклинал все на свете. И только девушка на сцене оставалась ко всему безучастной.

      Когда окончилось второе действие, в зале поднялась целая буря шиканья. Лорд Генри встал и надел свое легкое летнее пальто.

      – Она замечательно красива,

53

Первая строфа приведена в переводе Т. Щепкиной-Куперник, две последующие – в переводе Бориса Пастернака.