Интимный портрет дождя. Ольга Александровна Коренева

я просто остолбенею от неловкости перед буфетчицами.

      Чем я его так поразила, что во мне такого? Уязвила самолюбие? Он привык к восторженному обожанию поклонниц, а тут – на тебе, такая юная с виду, почти девочка с недетским отчаяньем в глазах, да еще с собственным мнением, странная, колючая, и… умная – словно старый профессор, не такая какая-то, немножко пообщалась – и сбежала. Обычно он спасается от поклонниц. «Надо ее срочно догнать, она не поняла, заставить почувствовать, полюбить…» Может, он спьяну нафантазировал себе, поэт ведь, романтик… Вскочил, отшвырнув стул, огромный, длинноногий, и сразу очутился рядом. Стал хватать за руки и что-то объяснять, а когда я все же вырвалась, он вдруг грохнулся на колени и крикнул:

      – Я еще ни перед кем так ни стоял!

      И, обернувшись к буфетной стойке, заорал:

      – Дайте скорее большую коробку конфет!

      И вот с огромной конфетной коробкой я сижу в черной «Волге» рядом с Евгением, бешеная скорость, он одной рукой придерживает руль, другой размахивает и читает новый стих, и тут я с ужасом понимаю, что он пьян, а за нами гонится эскорт гаишников, и мы летим на красный свет, светофоры мелькают как верстовые столбы, и возле моего подъезда «Волгу» заносит, мы врезаемся в сугроб, тут нас настигает ментовская машина, но разборки кончаются сразу же, как только Евгений гневно заявляет:

      – Вы что, ослепли? Я Евтушенко!

      А потом он не давал мне спать.

      Конечно, я отказалась от всякой помощи, от денег и протекции, от всего, что он пытался для меня сделать. Почему-то я панически боюсь знаменитостей. Не верю им. Я нарочно ему хамила. Он называл меня маленьким загнанным зверьком, глупеньким ежиком. Я избегала встреч с ним. Да и какие встречи – у него своя жизнь, у меня своя. Он звонил мне то из Америки, то из Англии, то из Переделкино (там я была у него на даче пару раз, так как он подъезжал к моему подъезду на своей «Волге» и будоражил гудками весь дом, приходилось нырять в машину, чтобы угомонить его и не давать повода для сплетен).

      Когда от него ушла Джан с сыновьями, он прямо сбесился, и потребовал, чтобы я вышла за него. Мой отказ привел его в неистовство.

      – Я же Евтушенко! – вскричал он.

      – А я Астахова, – сказала я, козырнув псевдонимом. Не любила свою фамилию, тем более, что Женя когда-то в послевоенные годы был приятелем моего отца и пытался соблазнить мою мать, поэтому я не рассекречивалась. Моя фамилия в те времена была мало кому известна.

      – Ну и что, ну и кто тебя знает? Меня знает весь мир, а тебя? А будешь моей, все скажут, вот жена Евтушенко.

      – Да не хочу я этого. Я сама по себе.

      – Ну почему, черт возьми? – Не люблю «засвечиваться», – сострила я

      Однажды он позвонил из Америки, сказал, что купил мне шубу и вечернее платье, и что такого-то числа из аэропорта приедет прямо ко мне.

      Я сказала: «Угу, ладно», не поверила, и забыла. У меня тогда только что оправилась после ангины дочурка, я ее отвезла на дачу в самый разгар летней жары, передала с рук на руки тете Зине, и вернулась