Занятие для идиотов. Святослав Тараховский

к экзаменам на актерский факультет. Да-да, актерский, другого факультета, более подходящего стремительной натаповской натуре, в природе не оказалось.

      Все было продумано заранее. Режиссура? Не нравилось название, похожее на шипение и посвист бича, профессия казалось Натапову насильственной и неблагородной, в чем, забегая вперед, он оказался прав. В сценарном деле он ничего не смыслил. «Сценарий, – спрашивал он себя, – это что? как? это надо писать ручкой по бумаге или пальцем по клаве? С ошибками, как в школе, чтобы все заметили и хором ха-ха? Не нравится, непонятно, не пойду». На художественный факультет Натапов не мог поступать по определению, поскольку изображенная на бумаге его старательной рукой табуретка более походила на мусорный бак. Продюсерство и менеджмент, по его мнению, довольно далеко отстояли от того, чем он мечтал заниматься, – от искусства.

      Оставалось одно – дело актерское, оно казалось самым доступным и имело преимущество: результат работы сразу попадал на всеобщее обозрение и был ближе всего к всенародной славе. Кирилл оглядел себя в зеркале и остался доволен: рыжеватая шевелюра, карие глаза, ровные зубы, мускулистость и стройная фигура – внешность вполне подходила как буколическому белому офицеру, так и популярному герою экрана.

      Дальше было еще легче, дальше все летело. Он выучил стихотворение Пушкина, басню Крылова, отрывок из «Тихого Дона» Шолохова и с настроенным на победу сердцем отправился на прослушивание. Важно, не как я буду читать, убедил он себя, а как буду выглядеть, не слепые же они, экзаменаторы, понимают, что в кино главное картинка, лицо!

      За крашеной белой дверью располагались чистилище, ад и врата рая одновременно; выходивших окружали и потрошили вопросами. «Ромашин? Ах, сам Ромашин, и что он сказал? Плохо? Ужас», «Тебе повезло, на тебя Баталов повелся!», «Пролетела, я девочки, с басней, меня Гурченко тормознула: “достаточно”», – слышалось из толпы, обрастало шушуканьем, проливалось слезами и новыми надеждами.

      Мне всегда везло, сказал он себе и взялся за ручку двери.

      Жизнь стоит смеха.

      Когда он читал смешную басню, экзаменаторы были скучны и безучастны. «Юмор у них отбило, что ли? – удивлялся Натапов. – А может, плохо меня слышно, может, я слишком тихо?» Заметно добавив звука и выражения в выпуклых глазах, он перешел к «Анчару» Пушкина. «И человека человек послал к анчару властным взглядом, и он послушно в путь потек и к утру возвратился с ядом!..» – гордо и громко читал Натапов.

      С громкостью и глазами он, видимо, не прогадал: комиссия заулыбалась. Когда же, на полную мощность, он врубил отрывок из Шолохова, а именно тот трагичный кусок, где Григорий хоронит свою Аксинью, сидевшие за столом великие мастера в голос начали смеяться. «Хватит, хватит! – застучали, замахали на рыжего парня. – Спасибо, идите!» Натапов понял, что он в порядке; он не сразу сообразил, почему они смеялись, но потом догадался, что в нем разглядели драгоценный комический дар.

      Ступив в коридор, он победно вскинул руки, пробасил