Занятие для идиотов. Святослав Тараховский

Натапов не понимал; лично он, даже если б знал серьезных киношников или влиятельных людей, все равно не смог бы заранее выйти на членов жюри и мздой поспособствовать собственному успеху – ему было бы стыдно, он слишком себя уважал. Стыд был его интеллигентской слабостью или, напротив, интеллигентской силой, он это знал про себя, он не знал другого: людям с неутраченным чувством стыда в кино приходится трудно.

      3

      Клев почти прекратился, сменился вялым и редким шевелением поплавка. Замерев, вода превратилась в зеркало, в котором ползли тяжелые синебрюхие облака. Погода менялась, обещала беспокойство и грозу.

      Вспоминалась прошлая везучая жизнь.

      Черт возьми, думал Натапов, не такой уж она была никчемной, чтобы так бесповоротно и, как теперь минутами казалось, напрасно сжечь мосты, отказаться от профессии и ступить на новую неверную тропу. Наташа права: работу жалко. Он понимал, как рискует, когда, убедившись, что работа и писательство две вещи несовместные, подал заявление об уходе; понимал, что если не победит, то вряд ли возьмут назад; понимал, что неизвестно, на какое дно утянет его груз жизни; все понимал неглупый вроде бы Натапов, а все же рискнул и совершил поступок. «Не ошибся ли ты, Кирюха?» – спрашивал он теперь себя и, когда его мучил напрашивавшийся ответ, утешался мыслью о том, что и ошибки, и заблуждения есть непременные спутники человека. Впрочем, еще неизвестно, может, ошибки и не было, может, еще ждет его победа, сверкающая, словно медь трубы под солнцем, звонкая и громкая, словно трубный глас.

      В кармане затренькал мобильный – Натапов вздрогнул.

      Нет, номер не козочкин. Мама. Обычная церемония, обычное ее расписание. Сделав с утра гимнастику, приняла душ, позавтракала и теперь свежая, сильная, с влажной головой первым делом звонит ему: домашний не соединяет – достанет по мобильному. Он решил не отвечать. Не потому, что нажил проблемы с родителями, но потому что знал: через минуту общего разговора неизбежно, как приход ночи, возникнут в трубке материнские вопросы о том, что сын ест? как себя чувствует? есть ли у него еще деньги? и вообще, как он, в общем и целом, еще существует?

      Василиса Олеговна, бывший стоматолог, была человеком прямого действия; после смерти мужа, натаповского отчима, театроведа Владимира Борисовича, которого Натапов обожал, забота о сыне стала единственной силой, удерживающей ее на краю жизненного круга. Пускаясь на безработную волю, Натапов как полный дебил посоветовался с ней, ее советом пренебрег, поступил так, как поступил, и теперь переживал: с самого начала он решил, что как бы ни стало ему лихо, ни копейки у матери не возьмет и до сих пор не брал – но покоя ее лишил.

      Она звонила по несколько раз в день, ее полные тревоги вопросы каждый раз напоминали ему об этом и были неприятны. «Ты совсем меня забыл, – начинала мама. – Не звонишь, не заезжаешь». «Мама, только вчера мы болтали с тобой целый час». «Все равно, этого мало. Ты что-то скрываешь от меня, не договариваешь главного, так нельзя, сын,