Мы были курсантами. Эдуард Петрушко

в себе, быстрые, одинаково сильные, выполняющие специальные упражнения по стрельбе. Мы смотрели на них, как на богов, мечтая попасть в их боевое подразделение.

      Огневая в училище, изучаем матчасть. За окном зарядил дождь, сильный и монотонный. Его косые струи со странным глуховатым звоном лупили в окно, за которым трудно что-либо было различить.

      Матчасть была процессом малоинтересным, и мы бросали все усилия на борьбу со сном, слабо понимая, что говорит преподаватель. Иногда преподаватель выдергивал нас с сомнамбулического состояния, выбирая наиболее расслабленных, и задавал вопросы:

      − Курсант Быстрыков, покажете дульный тормоз-компенсатор? − названный курсант испуганно трет глаза и похож на проснувшегося кота.

      − Вон там на конце ствола бочечка! – отвечает Быстрыков, окончательно проснувшийся.

      − Михаил Тимофеевич Калашников просто бы уписался на месте, когда бы узнал, что такая важная деталь его детища, как дульный тормоз-компенсатор, переименована курсантом Быстрыковым в «бочечку». Преподаватель стучит указкой по плечу курсанта, усаживая его обратно на стул, и продолжает:

      − Не умеющий обращаться с автоматом Калашникова не имеет права называться культурным человеком. Учтите это! Преподаватели по огневой относились к автомату Калашникова как к величайшему достижению русской технической науки, поэтому наши пальцы сбиты в кровь от постоянных разборок и сборок известного на весь мир оружия.

      XIII

      Постепенно вся жизнь сводилось к трем азам: хорошо поесть, выспаться и не залететь. Появилась похабность и циничность, вроде защитного панциря, в котором мы укрывались от суровой армейской жизни.

      Очередной зимний ПУЦ, старые одноэтажные казармы, похожие на коровники. Меня положили возле мутного окна. Щелистое окно казармы сквозило. Безуспешно конопачу его страницами с Уставов, но окно все равно цедит прозрачную стужу. Панцирное «ложе» было продавлено и больше напоминало не кровать, а гамак. Сушилка грела в определенных местах, которые занимали сержанты, а мы с утра заскакивали в полусухие сапоги.

      Мороз такой, что вороны сморщились. Все надеются, что занятия отменят и мы останемся хоть в вонючих, но теплых казармах. По расписанию целый день огневая подготовка на улице. Мы обсуждаем, отменят ли огневую. Взводные на совещании у комбата.

      − Отменят, − уверенно говорит курсант Гайцев. − Как же мы стрелять будем, если пальцы гнуться не будут? Или к курку прилипнут?

      − Конечно, отменят, еще и сгущенки дадут! − говорит Литвиненко, отслуживший год на границе. − Держи руки шире! Огневая не будет ждать хорошей погоды и план занятий батальона ради нашего «теплолюбивого» взвода не перекроит.

      Заходит замком взода и ставит точку в споре:

      − Получать валенки и тулупы! − все тихо матерятся и нехотя двигаются, как будто надеясь, что с неба спустится Бог огневой подготовки и отменит стрельбы.

      − Шевелись, курсанты! − зарычали злыми овчарками командиры отделений. − Не