Гадкий гусенок. Татьяна Александровна Яшина

делясь пикантными подробностями дуэли миньонов, что произошла почти полвека назад… Роскошная мужская куртка пунцового бархата, в знак траура расшитая плерёзами из золотого галуна – не иначе как по жертвам Варфоломеевской ночи, судя по фасону… Мне вдруг стало жаль, что столь великолепная вещь никогда не увидит света, будучи навеки замурованной в этом саркофаге. Sic transit gloria… Сейчас опущу крышку – и на следующие десять лет об этом сундуке снова забудут.

      И тут среди древних нарядов сверкнул живой малиновый блик – словно сердолик в набежавшей волне! Мальчишеская курточка из тех, что носят пажи – я схватила ее, будто боялась, что она утонет в море старомодных нарядов.

      Куртка принадлежала не прошлому, а настоящему, была другой – новой, но со следами носки. Еще хранили привычный изгиб рукава на локте, а спереди кто-то поставил симпатичное чернильное пятно, похожее на муравья. Я поднесла ее к носу – воротничок едва уловимо пах тополиным листом и чуть-чуть – лошадиным потом.

      По сравнению с остальной одеждой она выглядела только что сброшенной. Кто-то второпях содрал ее, скомкал и, не утруждая себя развешиванием, помчался по своим ребячьим делам – плечи по-мальчишески узкие, вряд ли она налезла бы на юношу старше тринадцати лет.

      Я зарылась в сундук. Вскоре в моих руках был полный пажеский костюм – короткие штаны, длинные чулки. Помятый берет с пышным белым пером. Короткий красный плащ, едва доходящий до бедер.

      Наряд словно ждал, когда его достанут и вновь используют. Я подумала, что эти надежды тщетны – графиня обходилась без пажей – она вообще вела дом очень скромно. У Анри пажи наверняка есть – положение обязывает, ведь он главный конюший Гастона Анжуйского, но к матери он приезжал всегда один.

      Я аккуратно сложила в сундук плащ, штаны, чулки, белье, берет и взялась за курточку. Не хотелось выпускать ее из рук – я прижала ее к груди, провела щекой по мягкой атласной гладкости. Следующий шаг был очевиден – мне захотелось ее примерить. Еще миг – и я уже застегивала мелкие пуговки, обтянутые шелком. Куртка так ловко облекла талию, что грудь сама собой выпятилась вперед и вверх.

      Внутри защекотало предвкушение чего-то необыкновенного. Словно птенец разламывал скорлупу.

      Я погладила ладонями гладкий атлас. Захотелось щелкнуть каблуками – но туфли на мягкой подошве исключали эту возможность. Единственное, чего в сундуке не было – это обуви.

      Не знаю, долго ли я стояла, так и эдак поворачивая красные рукава, любуясь игрой солнечного света на блестящем шелке. Очнулась, когда солнце садилось. Это морок, наваждение. Избавившись от курточки, я сложила все в сундук, подхватила мантилью и опустила крышку.

      – О, Николь, моя дорогая! – проворковала графиня, увидев мантилью. – Вам пришлось перерыть весь чердак, бедняжке!

      Я думала, она примерит накидку, но графиня просто положила мантилью на колени и задремала под «Ласарильо с Тормеса», поглаживая посекшийся шелк.

      Это