Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]. Анджей Сапковский

грозит преследование, закон, месть… Нет, Рейнмар, тут нет логики ни на грош.

      – Тогда кто же, по-твоему, убил Петерлина? Кто? Qui bono?[213]

      – Вот именно. Есть смысл об этом подумать. Надо, чтобы ты побольше рассказал мне о брате. По пути в Венгрию, разумеется. Через Свидницу, Франкенштейн, Нису и Олаву.

      – Ты забыл о Зембице.

      – Точно. Но ты не забыл. И, боюсь, не забудешь. Интересно, когда он это заметит?

      – Кто? Что?

      – Бенедиктинский Самсон Мёдоед. В том пне, на котором он сидит, шершни устроили себе гнездо.

      Гигант вскочил. И снова сел, поняв, что попал в ловушку.

      – Так я и думал, – осклабился Шарлей. – Ты понимаешь латынь, братец.

      К величайшему изумлению Рейневана, великан ответил улыбкой на улыбку.

      – Mea culpa[214]. – Его акценту позавидовал бы сам Цицерон. – Хотя это ведь не грех. А если даже и так, то кто же sine peccato est[215]?

      – Я б не сказал, что подслушивать чужие разговоры, прикрывшись незнанием языка, большое достоинство.

      – Это верно, – слегка наклонил голову Самсон. – И я уже признал свою вину. А чтоб не плодить провинностей, сразу предупреждаю, что, перейдя на французский, вы тоже ничего не добьетесь. Я знаю его.

      – Вот как. – Голос Шарлея был холоден как лед. – Est-ce vrai? Действительно?

      – Действительно. On dil, etil est verité[216].

      Какое-то время стояла тишина. Наконец Шарлей громко кашлянул.

      – Английским, – рискнул он, – ты, не сомневаюсь, владеешь так же хорошо?

      – Ywis, – ответил, не заикнувшись, гигант. – Herkneth, this is the point to speken short and plain. That ye han said is right enoug. Namore of this[217]. Этого достаточно, ибо если б я даже говорил всеми языками человеческими и ангельскими… то я – медь звенящая или кимвал звучащий[218]. Поэтому, вместо того чтобы упражняться в красноречии, перейдем к делу, ибо время не терпит. Я шел за вами не удовольствия ради, а ведомый жестокой необходимостью.

      – В самом деле? А в чем, если дозволено будет узнать, состоит эта dira necessitas[219]?

      – Посмотрите на меня внимательно и скажите, положа руку на сердце, вы хотели бы так выглядеть?

      – Не хотели бы, – разоружающе честно ответил Шарлей. – Однако ты обращаешься не по адресу, братец. Своей внешностью ты обязан исключительно собственным папе и маме. А опосредованно – Творцу, хоть многое, похоже, этому противоречит.

      – Моей внешностью, – Самсон совершенно не обратил внимания на насмешку, – я обязан вам. Вашим идиотским экзорцизмам. Намутили вы, парни, и немало. Пора взглянуть правде в глаза и поразмыслить о том, как скорректировать то, что вы устроили. Да неплохо бы подумать и о возмещении ущерба тому, кому вы его причинили.

      – Понятия не имею, о чем ты, – заметил Шарлей. – Ты, дружок, говоришь на многих языках человеческих и ангельских, но на всех невразумительно. Повторяю: я понятия не имею, о чем ты. Клянусь всем, что мне дорого, то есть моим дряхлым кутасом… Je jure ça sur mon coullon[220].

      – Какое красноречие, какой ораторский пыл, – прокомментировал

213

Кому это выгодно?

214

Моя вина (лат.).

215

без греха (лат.).

216

Сказанное – истинно (фр.).

217

«Послушайте, дело в том, кратко и прямо говоря. Вы сказали достаточно много». – Изложение отрывка из Чосера.

218

Первое послание Павла к коринфянам: 13; 1.

219

жестокая необходимость (лат.).

220

Клянусь моим кутасом (старофр.).