Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]. Анджей Сапковский

позе Шарлея даже самый крупный знаток и мастер конной выездки не нашел бы, к чему придраться. Конюхи и кнехты из эскорта захлопали в ладоши. Даже сдержанная Дзержка де Вирсинг причмокнула от восхищения.

      – И не знала, – проворчала она, – что это такой кавалькатор[184]. Да, талантов ему не занимать стать.

      – Верно.

      – А ты, родственник, – повернулась она, – будь поосторожней. Охота идет на гуситских эмиссаров. За чужаками и пришельцами сейчас особо следят и о подозрительных немедля доносят. Потому что кто не доносит, сам подпадает под подозрение. Ты ж мало того что чужой и пришлый, так вдобавок твое имя и род стали известны в Силезии, все больше людей прислушиваются к слову «Белявы». Придумай себе что-нибудь. Назови себя… Хммм… Чтобы имя осталось то же самое, но тебя не путали ни с кем… Пусть будет… Рейнмар фон Хагенау[185].

      – Но, – усмехнулся Рейневан, – это же имя известного поэта…

      – Не привередничай. Впрочем, времена сейчас трудные. Кто помнит имена поэтов?

      Шарлей закончил демонстрацию езды коротким, но энергичным галопом, остановил коня так, что во все стороны прыснул щебень. Подъехал, заставив гнедого так вытанцовывать, что снова вызвал аплодисменты.

      – Удалой шельмец, – сказал он, похлопывая жеребца по шее. – И резвый. Еще раз благодарю, Дзержка. И будь здорова.

      – И вы тоже. Да храни вас Бог.

      – До свидания.

      – До встречи. И дай Бог, в лучшие времена.

      Глава двенадцатая,

      в которой Рейневан и Шарлей едят в монастыре бенедиктинцев постный обед в канун святого Исаака, пришедшийся на пятницу. А отобедав, экзерцируют дьявола. С совершенно неожиданным результатом.

      Скрытый в лесу монастырь они услышали еще прежде, чем увидели, потому что он вдруг заговорил глубоким, но мелодичным колокольным звоном. Прежде чем звон утих, окруженные стеной строения неожиданно проглянули красными черепицами среди листвы ольх и грабов, глядящихся в зеленую от ряски и полушника зеркальную гладь прудов, лишь временами нарушаемую расходящимися кругами, признаком того, что здесь обитают крупные рыбины. В камышах квакали лягушки, крякали утки, плескались и покрякивали камышницы.

      Кони шли шагом по укрепленной дамбе меж рядами деревьев.

      – Вот, – показал Шарлей, приподнимаясь в стременах. – Вот и монастырчик. Интересно, какого устава. Известное двустишье говорит:

      Bernardus valles, montes Benedictus amabat,

      Oppida Franciscus, celebres Dominicus urbes.

      А здесь кто-то полюбил болота, пруды и дамбы. Хоть скорее всего это любовь не к прудам и дамбам, а к карпам. Как думаешь, Рейнмар?

      – Я не думаю.

      – Но карпа бы съел? Или линя? Сегодня пятница, а монахи звонили на нону. Может, почествуют обедом?

      – Сомневаюсь.

      – Почему и в чем?

      Рейневан не ответил. Он глядел на полураспахнутые ворота монастыря, из которых выскочила пегая лошадка с монахом в седле.

      Сразу же за воротами монах пустил пегую в галоп – и это кончилось

184

от итальянского cavalcata – кортеж, составленный из наездников.

185

Рейнмар фон Хагенау был известным немецким поэтом XII века. – Примеч. автора.