Нич Ниднибай. Леонид Фраймович

набросил снежно-белую паранджу, чтобы скрыть раны перестройки, и был строен собой. Повидался с сестрой, Мишей и детьми. Зоя и Игорёха повзрослели. Пофилософствовал с Игорёхой над компьютерными играми, с Зоей – обо всём. Со всеми – о политике.

      Потом был Аккерман и укор фотографий на памятниках…

      Перебирал мамины тетради и записные книжки. У мамы есть неплохие стихи и заметки. Особенно, о войне, о блокаде Ленинграда.

      Решил скомпоновать на компьютере из них её книгу, отпечатать и переплести. В четырёх экземплярах.

      Анюха взялась помогать.

      Квартира в Аккермане… И моя и не моя. Кладбище… Одинокий мой мальчик… И мама… И папа…

      Это – то, что есть

      Волос крашен, нутро больное,

      Уже взрослая дочь.

      Над когда-то моей страною —

      Ночь.

      «Променял» автомобильного электрика на случайно подвернувшегося «писи»-ного техника…

      Дочульке

      Анюхе-Квакухе – семнадцать уже!

      Что это случилось, поверить «каше»[1].

      Ведь только недавно ходила под стол

      И всех вопрошала: «Акусаес со?».

      Анюле не до нас: «онауже в Париже»…

      …Приехала – теперь Париж в ней…

      Какого хрена я ляпнул там и тогда: в аэропорту, когда «съалинял» из СССР в «эрец» на п. м. жо. Воистину: язык мой – враг мой. Теперь ШАБАК привязался. Я им правду – они не верят. Как будто я им пророк какой-то!.. Ну, говорят, у тебя и нервы, бляха-муха. Давай, гони явки, пароли. Да уж, нервы у меня и впрямь точно, как у Штирлица: отростки нервных клеток. Хотел сказать им, что явка у меня в клозете моём, когда 23 февраля втихаря отмечаю, а пароль плохо пахнет, но подумал: «Вдруг не поймут юмора. Они ведь из Союза давно, а может, даже и никогда. Весь клозет в машкантаозной квартире переломают, пока улики будут искать»…

      …Отвязались всё же. Видно, хорошо рассмотрели меня, и поняли, что у допрашиваемого с носом из «пятой графы» характер «нордическим» быть не может, и такой не то что двойным, но и одинарным агентом не потянет… Хотя, говорят, у них руки тоже длинные. Только, пожалуйста, – не старой кгбешной калошей. Как-нибудь красиво.

      Израиль – Аккерман, кладбище – Израиль – Париж – Израиль. Круги… Круги… Сколько их будет ещё?..

      Под музыку В. Высоцкого, Высоцкого, Высоцкого…

      Я выбрил чисто «фейс»,

      Хотел помыть посуду,

      Я даже подавил желание убрать…

      Но что ей до меня?

      Она уже отсюда

      Умчалась на такси

      «Лекарства раздавать».

      Я весь остервенел,

      Но дочь сказала: «Тише!

      Поехал бы в «ханут»,

      Подарок бы купил»…

      Всё ж: что ей до меня?

      Она была в Париже.

      Ей сам Ильевич Г.

      Чевой-то говорил.

      И тайную мечту

      Лелеет сердце в злости:

      Когда увидит дар,

      Что будем подносить,

      Возьмет её слеза, И

       вдруг услышат гости:

      «Ах, ну зачем, спасибо.

      Тебе… что положить?»

      Колыбельная

1

Трудно (иврит).