Эрелинги. Дарья Панфилова

к глиняной кружке с терпким вином и одобрительным мычанием давал понять, что так хорошо ему еще никогда не бывало. Лертэно же вяло тянул хмельное крепкое пойло и машинально разводил пальцем винные капли по поверхности стола. Ему не терпелось улизнуть с постоялого двора, чтобы поскорее найти знакомую улицу и дом, где его встретит прекрасная синеглазая женщина. Оттого-то он не замечал возбужденных криков солдат, жадно поглощавших баранину с луком, опрокидывающих стакан за стаканом во славу Гверна и громко восхвалявших неких Седоуса и Дерка. Эрмар, напротив, внимательно осматривался вокруг, решая, с кем бы начать беседу, дабы выяснить, куда им держать путь и к кому прибиться.

      За соседним столом сидели два наемника с обветренными, рублеными лицами. У каждого в левом ухе покачивалась серьга с крупным сердоликом, что указывало на высокое положение в иерархии «свободных сынов». Один из них, абсолютно лысый, сухой, с хищным ястребиным лицом, для удобства заложил длинные седые усы за уши. Второй – бородатый, тяжелый, добродушный – поглаживал рыжую с редкой проседью бороду. В отличие от других вояк эти двое разговаривали очень тихо и не обращали внимания на обступавший их гомон.

      Хозяйка постоялого двора, покачивая широкими бедрами, медленно прохаживалась по залу. Крупная, мясистая баба, она была под стать своим постояльцам, которые, судя по всему, ее уважали и даже побаивались. Остановившись у стола седоусого наемника, хозяйка подсела к нему и завела разговор как со старым знакомым. А села она специально так, чтобы видеть Эртеров, о чем свидетельствовали ее взгляды, бросаемые украдкой то на Эрмара, то на Лертэно.

      – Что, касатики, опять воевать? – спросила она, подперев рукой двойной подбородок. При этом ее глаза покрылись нарочитой поволокой слез.

      – Опять, голубка, опять, – ответил ей седоусый. – А как иначе? Наше дело – воевать. Здесь попрощаемся – и в Мезерль. А там нас уже маршал Форльдок ждет. Завтра его старшой сынок выезжает, и мы с ним.

      Хозяйка усмехнулась, обнажив на удивление ровные, белые зубы.

      – Большой озорник, – сказала она, – шестнадцать годков, а так бедокурит… Всех девок у меня перепортил, ни одной целки не осталось.

      Рыжий рассмеялся и сказал:

      – Откуда ж у тебя целки, голуба? Сколько к тебе хожу, ни одной не попадалось, или чистеньких для благородных сынков бережешь?

      Хозяйка подбоченилась.

      – У меня, Дерк, не дом свиданий и не баня. А то, что вы, кобели вонючие, моих девчонок лапаете, так то не их вина и не моя. Как с вами, боровами, справиться? А Гьюрт этот Эрну и Марию испортил. Как бы других где поприжал, так я не против… А эти-то ангелицами ведь были, себе на приданое в монастырь копили… Но знаешь, я на Гьюрта зла-то не держу, что разобьет, что поломает – за все заплатит. Наутро как узнал, что девчонки-то девками были, столько денег им дал, что хоть сейчас аббатисами заделаются.

      Эрмар громко и с усмешкой проговорил:

      – Неужто аббатисами