Эрелинги. Дарья Панфилова

языках, украшенные богомерзкими рисунками. Чтение рыцарских романов – занятие весьма достойное, по мнению Вользуана, – Лертэно почти не занимало. Вместо этого он отдавал предпочтение богословским трудам, будто что-то понимая в изысканиях святых отцов, и поэзии.

      Да-да, с книг все и началось. Сначала герцог тыкал пальцем в слонов и верблюдов, решив поразить Армалон именно этими зверями. Разыскали купца, который, посмотрев на Лертэно как на умалишенного, сказал, что таких крупных животных привезти пока не может, но достать что-нибудь более маленькое и изящное ему под силу. Так появилась обезьяна. Граф раньше видел этих забавных зверушек, одна как-то жила у его матушки. То были смешные существа, радующие владельцев своими мелкими проказами. Эртеру же привезли большое, рыжее, поистине дьявольское создание, очень похожее на недоделанного человека. Герцог держал обезьяну в своей опочивальне, кормил с рук, радовался как ребенок, когда она выкидывала что-нибудь эдакое. Но радовался он один, поскольку от ее полночных воплей, раздававшихся по замку, у всех начинало неприятно екать сердце, и рука сама по себе тянулась совершить крестное знамение. К всеобщему облегчению, отвратительное животное вскоре издохло. Лертэно скорбно гладил ее холодные ладошки, шерстку, морщинки на жуткой морде. Ноарион, желая его утешить, произнес что-то прочувствованное. Эртер поднял голову и задумчиво сказал в ответ:

      – Я хочу знать, что у нее внутри.

      Срочно был вызван лекарь его светлости. Маленький деспот указал на тело обезьяны и приказал немедленно его вскрыть. Лекарь выпучил глаза, затряс бородкой, замахал руками. Наконец смог выдавить, что вскрывать, дескать, – грех. Конечно, медики препарировали трупы, но исключительно по особому разрешению, а так – никак нельзя, к тому же подобное животное, явно созданное дьяволом. Лертэно внимательно выслушал его бормотание и заявил, что обезьяна очень похожа на человека, а значит, и на самого герцога. Следовательно, изучив ее внутреннее устройство, лекарь будет знать, как лучше лечить своего господина. Несчастный, обливаясь потом, все-таки нашел в себе силы для отказа, к тому же граф попытался его поддержать. Лертэно прищурился, нехорошо так прищурился, и предупредил, если лекарь не вскроет животное и не узнает, почему оно умерло (спросил бы у графа, тот бы сразу сказал, что от обжорства), герцог прикажет вскрыть его самого. На этом воля медика была сломлена, так как его светлость слов на ветер не бросал.

      Ноарион, осознавая последствия эртеровского любопытства, тут же бросился к отцу Ласэру и все рассказал. Глаза преподобного отца сначала взлетели на лоб, а потом вылезли из орбит. Он схватился за сердце и заявил, что жизнь при юном герцоге скоро сведет его в могилу. Граф настойчиво поторопил священника вмешаться, пока не произошло нечто ужасное. Тот согласно вздохнул и, подобрав полы рясы, с неожиданной прытью помчался в герцогские покои.

      Ласэр, дав пинка дремавшему у входа Туларо, сам распахнул двери и остановился на пороге. Через его плечо