Мой друг МПС и все, все, все… (Из записок старого опера). Александр Крупцов

эвакуированных украинцев, белорусов, ссыльных немцев. Меня поражал язык, на котором эти люди после долгой совместной жизни по соседству общались. Он состоял из русских, украинских, белорусских, немецких слов и оборотов. Этот языковой конгломерат был понятен местным деревенским жителям, но оказался неудобным при общении в районном или областном центре – деревенских мало кто мог понять.

      Рано утром после первой дойки бабушка Екатерина будила меня и МПСа, давала нам по большой кружке тёплого парного молока, которое мы выпивали и вновь сладко засыпали до третьих петухов.

      Я обратил внимание, что когда мы садились за стол, моя бабушка Екатерина накладывала МПСу больше пищи, больший кусок курятины или другого мяса, побольше шанежек. При этом она с нежностью старого человека гладила мою белобрысую голову и голову мальчишки-казаха, покрытую жёсткими, чёрными, как крыло молодого ворона, волосами. При этом она тихо вздыхала. Мы же низко наклонялись над тарелками и затихали. Я знал, что у бабушки муж пропал без вести на фронте, и она ждала его оставшиеся годы. Всю свою жизнь бабушка работала в колхозе. Женщинам во время войны и по её окончании досталась трудная доля восстановления разрушенного хозяйства. Так уж получилось, что с войны в родной Бабык вернулось менее половины мобилизованных на фронт мужиков, да и то из них большая часть была покалеченных. Огромная тяжесть сельской работы легла на бабьи плечи. Порой они вскапывали поле, запрягаясь вместо волов в неподъёмный плуг. Но ни война, ни тяжёлая работа не сломили их.

      Накормив нас, бабушка работала по хозяйству дома, а мы же, гонимые ветром приключений, уносились на просторы деревушки, леса, речки. Это были незабываемые времена нашей вольной деревенской жизни.

      Вечерами бабушка нам тихим голосом напевала казачьи песни:

      – Ой, при лужке, при лужке…

      – Ой, то не вечер, то не вечер…

      И мы сладко засыпали под негромкое пение моей бабушки.

      По соседству с домом бабушки Екатерины жила семья потомков казаков. Самым старым был дед Воробей – так его все звали. Он был маленького росточка, большая бело-жёлтая борода свисала на его грудь. На скулах деда Воробья был мох, по крайней мере мне так казалось. На голове – неизменная кубанка с полосками красного цвета крест-накрест. Он, несмотря на летнюю жару, был одет в тёплую меховую тужурку-безрукавку. На ногах казацкие старые выцветшие штопаные шаровары синего цвета с широкими красными лампасами, заправленные в короткие валенки. Дед Воробей целыми днями со своим псом по кличке Кабысдох, таким же древним, как и хозяин, сидел на завалинке. Шерсть у Кабысдоха была седая, а на морде – большие, такие же седые бакенбарды, отчего он казался чем-то похожим на старого камердинера. Дед Воробей курил цигарку-самокрутку, которую называл «козьей ножкой», часто хрипло кашлял от крепкого самосада, при этом приговаривая:

      – Вот, язви тебя, прищипилась эта злая сухотка ко мне! – и с прищуром из-под густых и лохматых бровей поглядывал на нас, играющих в асычки. А когда мы иногда, удивлённые необычной