Черное Рождество. Наталья Александрова

долг… но прекрасное крымское вино…

      Капитан приказал спустить трап и принять на борт русских.

      Два офицера с трудом вскарабкались по трапу. Матросы помогли им подняться на борт. Худшие опасения капитана Жиро оправдались. Эти подозрительные господа явно уже несколько месяцев не принимали ванны. Они были небриты, грязны, когда-то аккуратные английские френчи изодраны в лохмотья и покрыты пятнами засохшей крови. О том, что это офицеры, напоминали выцветшие погоны, болтавшиеся на плечах.

      – Борис Андреич, голубчик! – совершенно не по-военному воскликнул Горецкий. – И вы, Алымов… – Голос его дрогнул.

      Он сделал шаг к ним, собираясь раскрыть объятия, но Борис перехватил презрительный взгляд капитана, относившийся, надо полагать, к их внешнему виду, потом посмотрел на самого Горецкого – в аккуратно пригнанном мундире, пахнущий хорошим одеколоном и табаком, полковник вызвал у него прилив раздражения, почти злобы.

      – Здравия желаю, господин полковник! – отрывисто сказал он и отметил, что Горецкий остановил руки, поднятые для объятий.

      – Рад вас видеть живыми, господа, – молвил Горецкий, – пройдите, вас накормят и дадут умыться.

      «Что это со мной? – думал Борис, уходя. – Нужно радоваться, ведь мы спасены. Французы доставят нас в Керчь, мы вышли живыми из этого ада… Все это так, но сколько людей остались там навсегда… И кто в этом виноват?»

      То самое черное облако сидело в нем и не давало радоваться жизни. Очевидно, Борис стал другим человеком.

      Внизу налетел на них Саенко:

      – Ваше благородие, Борис Андреич, родненький!

      Из глаз его покатились две слезы и повисли на усах.

      – Здорово, Пантелей Григорьевич! – обрадовался Борис. – Уж без тебя-то нигде не обойтись!

      Они обнялись и расцеловались по русскому обычаю.

      – Пойдемте скорее, я все укажу, – зашептал Саенко, – а то тут повар жадный такой – норовит питания положить самую крошечку, да и жидкая похлебка-то. Так я уж хлебца припас и колбаски… А солдатики, что наверху, на палубе, да по кубрикам распиханы, – те и вовсе голодные, разве что матросы чего дадут Христа ради… Эх и подлый же народ французы!

      – Значит, взяли все же на борт наших? – уточнил Борис. – Тогда ты зря их ругаешь.

      – Ох, знали бы вы, чего это Аркадию Петровичу стоило, – вздохнул Саенко. – Уж так он просил капитана этого, Жиро его зовут, уж так умолял. Нет, стоит на своем проклятый французишко – не было приказа, и все тут! А был у него приказ только насчет его сковородия. – Саенко страшно уважал полковника Горецкого и титуловал его, как полагалось, – его высокородием, но произносил титул своей обычной скороговоркой, так что получалось «ваше сковородие». – Значит, был у него приказ Аркадия Петровича взять на борт и доставить в Керчь, потому как оченно важные документы имеем при себе. – Саенко понизил голос до совершенного уже шепота.

      – Да уж мы знаем, какой твой полковник важная и секретная птица! – усмехнулся Алымов.

      Саенко оскорбленно поджал губы, потом