Черно-белое кино (сборник). Юрий Левитанский

строка.

      Но все это хранится

      в безвестности пока.

      Но вечно ждать готовы,

      всё ждут, что позовут, —

      седеющие вдовы

      надеждою живут.

      О Живут, свое отплакав.

      Глотают стужу ртом.

      Платонов и Булгаков,

      мы встретимся потом.

      Минуты этой ради

      хранят они года

      те общие тетради

      их общего труда.

      Хранят светло и нежно,

      и всё у них в былом.

      Но вера и надежда

      сидят за их столом.

      Словно книга…

      Из старой тетради

      Словно книга, до дыр зачитанная,

      гимнастерка моя защитная.

      Сто логов ее прочитали.

      Сто ветров над ней причитали.

      Сталь от самого от начала

      строчку каждую отмечала.

      И остались на ней отметки

      то от камня, а то от ветки,

      то от проволоки колючей,

      то от чьей-то слезы горючей.

      А она все живет, не старится.

      Я уйду, а она останется,

      как та книга, неброско изданная,

      но в которой лишь правда истинная,

      и суровая, и печальная,

      грозным временем отпечатанная.

      «По лужам бродили…»

      По лужам бродили, едва лишь снега растаяли.

      Равнодушно слушали ручья торопливую речь.

      Во семнадцатилетние, воду ни в грош не ставили,

      к двадцати годам научились ее беречь.

      И бывало невесело безусому воинству.

      Дрожал на донышке фляги глоток последний.

      Зато научились оценивать по достоинству

      и флягу, и реку, и дождик летний…

      Рекам студеным, лесным родникам не изменим.

      Память о них благодарную сохраняем.

      С малой росинкой дружим и каплю ценим.

      Слез не роняем на ветер, слез не роняем.

      «Обманчива неправды правота…»

      Обманчива неправды правота.

      Она – как та стоячая вода.

      Она прозрачной может быть, о, да,

      но течь она не может никуда.

      Я эту воду пил. Я молод был.

      Была такая жажда у меня!

      Она сама приказывала: пей!

      Ты не глупей и не умней других.

      Скрипел песок на молодых зубах,

      и на губах откладывался ил,

      но я сквозь марлю воду не цедил,

      я чистой находил ее и так.

      В ней плавал неба синего кусок.

      Он был высок. Он только узок был.

      Я честно пил. Немалый срок прошел

      все на зубах моих песок скрипит.

      «Стало многое изменяться…»

      Стало многое изменяться —

      видно, было, что изменять.

      Стали многие извиняться,

      не привыкшие извинять.

      Люди сразу и подобрели,

      Обретая свои права,

      распрямляются,

      как в апреле

      оживающая

      трава.

      Стали меркой иною мерить,

      без опаски вступают в спор.

      Стали больше поэтам верить,

      чего не было до сих пор.

      И глазами глядят другими

      на открывшееся