Черно-белое кино (сборник). Юрий Левитанский

никто не встречает его, и никто

      с ним не делит его вечеров.

      Здесь когда-то его обнимала жена,

      а теперь обнимает его тишина

      этих белых, как снег, вечеров.

      А на двери – железная ручка звонка

      и железные буквы – над ручкой звонка

      полукругом – «Прошу повернуть!».

      А друзьям недосуг – не звонят, не стучат,

      и весь вечер железные буквы кричат:

      повернуть! повернуть! повернуть!

      Надо срочно по улицам белым бежать,

      поскорее заставить звенеть, дребезжать

      позабытый друзьями звонок.

      Второпях пробегаем знакомый звонок,

      а потом покупаем в складчину венок,

      а всего-то был нужен звонок.

      «Как я спал на войне…»

      Как я спал на войне, в трескотне и в полночной возне,

      на войне, посреди ее грозных и шумных владений!

      Чуть приваливался к сосне – и проваливался. Во сне

      никаких не видал сновидений.

      Впрочем, нет, я видал. Я, конечно, забыл – я видал.

      Я бросался в траву между пушками и тягачами,

      засыпал, и во сне я летал над землею, витал

      над усталой землей фронтовыми ночами.

      Это было легко – взмах рукой, и другой,

      и уже я лечу (взмах рукой!) над лугами некошеными,

      над болотной кугой (взмах рукой!), над речною дугой

      тихо-тихо скриплю сапогами солдатскими кожаными.

      Это было легко. Вышина мне была не страшна.

      Взмах рукой, и другой – и уже в вышине этой таешь.

      А наутро мой сон растолковывал мне старшина.

      – Молодой, – говорил, – ты растешь, – говорил, – оттого и летаешь…

      Сны сменяются снами, изменяются с нами.

      В мягком кресле с откинутой спинкой и белым чехлом

      я дремлю в самолете, смущаемый взрослыми снами

      об устойчивой, прочной земле с ежевикой, дождем и щеглом.

      С каждым годом сильнее влечет все устойчиво – прочное.

      Так зачем у костра-дымокура, у лесного огня,

      не забытое мною, но как бы забытое, прошлое

      голосами другими опять окликает меня?

      Загорелые парни в ковбойках и в кепках, упрямо заломленных,

      да с глазами, в которых лесные костры горят,

      спят на мягкой траве и на жестких матрацах соломенных,

      как убитые спят и во сне над землею парят.

      Как летают они! Залетают за облако, тают.

      Это очень легко – вышина им ничуть не страшна.

      Ты был прав, старшина: молодые растут, оттого и летают.

      Лишь теперь мне понятна вся горечь тех слов, старшина!

      Что ж я в споры вступаю? Я парням табаку отсыпаю.

      Торопливо ломаю сушняк, за водою на речку бегу.

      Я в траве молодой (взмах рукой, и другой!)

      засыпаю, но уже от земли оторваться никак не могу.

      Вдовы

      Как части гарнизона,

      погибшего за Брест, —

      бессменно и бессонно

      несут они свой крест.

      Без жалобы и вздоха,

      грядущему на суд,

      тебе на суд, эпоха,

      свой крест они несут.

      Давно