Тени и зеркала. Юлия Пушкарева

Тааль знала о таком отношении, и оно никогда не смущало её. Она гордилась отцом и иногда с прежним удовольствием упражнялась с ним в философии или медитации. Именно он научил её растворяться в мире, в оттенках неба и форме листьев, в топоте беличьих лапок, ночной пляске мотыльков, журчании ключа… В полётах такое состояние было очень полезным, но у Тааль давно не получалось его обрести.

      – Гаудрун? – переспросила она, почему-то сжавшись. – Ты знаешь её?

      – Кого?.. – удивился отец, но тут же с воодушевлением затараторил: – Я об этом рисунке. Так Неназываемые обозначали одну из разновидностей наших песен – в ту эпоху, когда мы жили бок о бок. Вот этот штрих – видишь? – главный элемент, символ битвы… Гаудрун – «военная песнь», песня крови.

      – Никогда такой не слышала, – тихо сказала Тааль; всё касавшееся крови и битв повергало её в глубокую печаль, терзало изнутри, как вид отравленного лесного участка. Так вот что значит имя незнакомки. Ей подходит, что и говорить…

      Имя самой Тааль родители взяли из того же языка, и оно переводилось примерно как «песня-напутствие». Довольно забавно, если учесть, что Тааль никогда не покидала гнездовье, сверстницы прозвали её домоседкой, а в певческом даре судьба отказала ей напрочь. Взамен, впрочем, подарила страсть и способности к полётам – так что Тааль не жаловалась.

      Случайность ли это – именно такой знак, оказавшийся в их гнезде? Как бы оценил его Ведающий?..

      – И хорошо, что не слышала, дорогая, – вглядевшись в выражение её лица, отец любовно дотронулся до лба Тааль клювом. – Ты часто грустишь в последнее время, мы с мамой заметили. Не стоит так далеко улетать в своих мыслях.

      – Ты прав, – смешавшись, отозвалась Тааль. – Мне просто надо кое-кого навестить.

      ***

      На следующее же утро, дождавшись времени, когда солнце поднялось достаточно высоко и, значит, появиться в чужом гнезде не было бы дерзостью, Тааль отправилась к ступеням целителей. В облюбованных ими местах Лестница скрывала особенно много ниш и глубоких трещин, которые выстилали мхом для удобства больных; неподалёку всегда кружили старушки-сиделки, оберегая чистоту и тишину. Пахло целебными травами, а в умело сплетённой из прутьев плошке копошились приготовленные на обед жирные личинки.

      В одном из гнёзд Гаудрун чистила свои роскошные чёрные перья. Заинтересованные взгляды других больных (их было, впрочем, немного: двое стариков со сточившимися клювами да разведчик, подвернувший лапу), по-видимому, не могли отвлечь её от этого занятия. Тааль невольно залюбовалась тем, с какой величественной грацией чужеземка выгибает шею, дотягиваясь до нижних слоёв пуха. Сама она предпочитала совершать чистку в одиночестве, потому что до безумия стеснялась своего нелепого вида. Майтэ во всём ценят красоту – и жалеют тех, кто лишён её…

      Сообразив, что неприлично пялиться на чужой утренний туалет, Тааль издала негромкий предупреждающий клёкот. Гаудрун выпрямилась,