Кролики и удавы. Фазиль Искандер

после моего приезда он прикатил к нам прямо с клиентами и стал расспрашивать, что и как.

      – Мне дали номер с одним человеком, утром встаю, – ни человека, ни часов, – сказал я горестно.

      – А как он выглядел? – спросил дядя, загораясь мстительным азартом.

      – Когда я вошел, он спал, – сказал я.

      – Дуралей, – сказал дядя, – во-первых, не спал, а притворялся, что спит. Ну а дальше?

      – Утром встаю – ни человека, ни часов…

      – Заладил, – перебил он меня нетерпеливо, – неужели не приметил, какой он был с виду?

      – Он был укрыт одеялом, – сказал я твердо. Я боялся говорить ему что-нибудь определенное. Я боялся, что при его решительном характере он начнет мне привозить всех заподозренных клиентов, да еще прямо в редакцию.

      – В такую жару укрылся с головой! – воскликнул дядя. – Умного человека уже одно это должно было насторожить. Часы где были?

      – Часы лежали под подушкой, – сказал я твердо.

      – Зачем? – сморщился он. – Не надо было снимать, они же небьющиеся.

      А я и не снимал, чуть было не сказал я, но вовремя спохватился.

      – А что сказала администрация? – не унимался дядя.

      – Они сказали, что надо было отдать им на хранение, – ответил я, вспомнив инструкцию общественной бани.

      Я думаю, он бы меня запутал своими вопросами, если бы пассажиры не подняли шум под нашими окнами. Они сначала гудели в клаксон, а потом стали стучать в окно.

      – С попутным рейсом заеду и устрою им веселую жизнь! – пообещал он на ходу, выскакивая на улицу.

      Он был так огорчен потерей, что я сначала подумал: не собирался ли он отобрать их у меня по истечении какого-то срока? Но потом я догадался, что потеря подарка вообще воспринимается подарившими как проявление неблагодарности. Когда нам что-нибудь дарят, в нас делают вклад, как в сберкассу, чтобы получать маленький (как в сберкассе), но вечный процент благодарности. А тут тебе сразу две неприятности: и вклад потерян, и благодарность иссякла.

      К счастью, попутного рейса в ближайшее время не оказалось, и дядя постепенно успокоился. Но я заскочил вперед, а мне надо вернуться ко дню моего приезда из командировки. По правде говоря, мне неохота возвращаться к нему, потому что приятного в нем мало, но это необходимо для ясности изложения.

      Ровно в девять часов (по городским башенным часам) я вошел в редакцию. Платон Самсонович уже сидел за своим столом. Увидев меня, он встрепенулся, и его свеженакрахмаленная сорочка издала треск, словно она наэлектризовалась от соприкосновения с его ссохшимся телом энтузиаста.

      Я понял, что у него появилась новая идея, потому что он каждый свой творческий всплеск отмечал свежей сорочкой. Так что если с точки зрения гигиены он их менял не так уж часто, то с точки зрения развития новых идей он находился в состоянии беспрерывного творческого горения. Так оно и оказалось.

      – Можешь меня поздравить, – воскликнул он, – у меня оригинальная идея.

      – Какая? – спросил я.

      – Слушай, –