Под небом. Легитимный Легат

из коршунов ехидно хрюкнул, а когда Рони обернулся – морды снова вытянулись в важном сосредоточении.

      – Это ты загнул, – кабан залебезил, разрядив обстановку. Потом принялся ублажать жандармов: – Ну что, господа дорогие, остались вопросы? Или…

      – Э-э, – те переглянулись, от этого действа не поумнев, и даже не успокоившись. – Пожалуй, э-э… нам бы подпись…

      – Славно, – воспользовался протянутой ручкой Виктор, черкнув что-то на бланке. И сразу же слинял, таким образом и попрощавшись. Руки за него тоже пожимал кабан.

      Рони пожалел, что с важным видом расположил ноги – чуть не споткнулся о край стола, спешно расставшись с насиженным местом. Поспешил вслед, на верхний этаж, под скрип ступеней.

      – Хорошенько знаешь легенду, а? – громко спросил он, следуя за коршуновой спиной с разницей в три шага.

      – Как можно не знать, на кого объявил охоту?

      Рони помялся, опустил взгляд. Коли бы все коршуны так хорошо свое дело знали – сидеть воробьям на земле, битыми калеками. А, может, все дело в том, что воробьи никогда и не были настолько хороши, чтобы на них такую охоту собирать.

      Эта мысль сжала что-то в его утробе. И ему, всего на один крохотный миг, захотелось и впрямь стать маленьким, потешным воробейчиком. Слишком тощим и скромным, чтобы ходить на монетный двор, как к себе домой, или гоняться за Джеки Страйдом.

      – Верно. – Тихонько добавил Рони и заметил: – Плохое нынче время для легенд.

      – Легенды в хорошие времена и не рождаются, – отмахнулся Виктор.

      Рони примолк. Попытался вспомнить, когда же в Гэтшире для него, или старых воробьев, бывали пригожие времена. Крыши протекали, жандармы зверствовали, за работу дрались в очередях. Лавки полнились жратвой – это да, вот только исключительно в квартале знати, да за такие деньжищи, что жизнь воробья столько не стоила. По юности Рони еще пыжился, гордо щеки раздувая: «Уеду прочь, не сыщете!» Жанет примирительно улыбалась, и трепала его по взмокшим рыжим волосам на затылке. И грустнели ее глаза – хуже, чем оплеуху получить. Это уж потом он понял, сдружившись с Дагом и остальными ребятами, что с другого края материка прибыли – те же лавчонки и там, те же беды, хоть и кажется издали, что надежды больше. Смени черепицу от коричневого к зеленому, под цвет флага, а протекать будет все так же.

      – Так-то я и решил, что времена надо менять, – буркнул Рони себе под нос, от всей души, не подумав.

      – Чем же? Кражами в полночь? – покосился Виктор через плечо. Приоткрыл дверь в одну из комнат, где пыль и вовсе не убирали. Рони прошмыгнул следом.

      – Жить на что-то надо, – он оправдался, не подумав и во второй раз. А потом взялся за нападение: – Тебе ли меня укорять, а?

      Коршун расположился на стуле, выдул пыль из кипы бумаг, что на столе забытыми лежали. Затем, будто похвалил – кивнул с чувством:

      – Верно. Оправдание у воробьев всегда крепкое было. А вот Джеки еще дальше пошел: побои, поджоги, террор. Считает, что городу одолжение сделал…

      – Ну,