Больше черного. Оксана Кожемяко

как материалист. – Что-то вступило в спину. Мне необходимо прилечь.

      – Конечно, – произнес он. – Идите. Это все проклятая сырость. Покойной ночи.

      – Да, да, – откланявшись, промямлил я. – Покойной ночи, сэр.

      Поспешно удалившись, я пробрался в свою комнату и, даже не пытаясь найти этому явлению хоть какое-нибудь вразумительное объяснение, рухнул, не раздеваясь спать.

      О лихорадке и любви

      Проснулся я, похоже, часа через два. Комната была погружена в кромешную тьму, непогода вернулась, затянув красоты небес безысходностью ненастья. Дождь не по-летнему монотонно выстукивал ритм. Мне захотелось свету. Чиркнув кремнием и извлекши божественную искру, я зажег свечу и, щурясь, поднялся с постели. Пока мои руки машинально стягивали жюстокор, мысли хаотично метались в голове, ведь вечер накануне выдался богатым на события. Остро ощущая потребность в хорошем отдыхе и, глядя на безмятежный огонек свечи, я развязал шейный платок. Робкий стук в дверь изрядно удивил меня. На часах было четверть третьего.

      – Войдите, – пригласил я тоном в большей мере вопросительным.

      Дверь отворилась, и на пороге я узрел миссис Харрисон со свечой в руке. Вид у нее был встревоженный и немного виноватый.

      – Я прошу прощения, мистер Ранду, – начала она, и я заметил, что голос ее, несмотря на прилагаемые леди усилия держаться твердо, дрожал. – У отца сильный жар. Я хотела послать за доктором. Мой брат Томас – доктор, живет неподалеку. Но, будучи в коридоре увидела свет в вашей комнате и осмелилась зайти к вам просить о помощи. Я понимаю, с моей стороны это…

      – Не беспокойтесь, сударыня, – прервал ее я как можно мягче, чтобы сгладить неловкость, и, не давая возможности женщине оправдываться. – Я все равно не спал и готов попытаться вернуть здоровье вашему батюшке. – В награду она улыбнулась.

      Я вновь завязал платок и надел жюстокор, после чего, взяв саквояж, последовал за миссис Харрисон.

      Пока леди вела меня по коридору, наполненному до отказа призраками прошлого, я, к стыду своему, совершенно не считаясь с кодексом джентльменской чести, принялся разглядывать миссис Харрисон. Взор мой наслаждался видом гибкой талии, покачивающихся под складками домашнего платья бедер и гривы роскошных темно-каштановых волос, убранных наспех. Вспомнив сетования отца ее о невозможности показать свой «бриллиант» в обществе, я попытался представить себе миссис Харрисон в сиянии шелка и драгоценностей, в напудренном парике и с обилием белил, и помады на лице, подающей нежную ручку для поцелуя какому-нибудь щеголю столь же блистательному, как сапфиры и рубины на его перстах. Хотя в желании этом угадывалось скорее гордыня, нежели гордость и невольное непринятие смысла жизни этой женщины, ее стремлений и чаяний. Мистер Гуилхем был так удручен тем, что его умная, талантливая и красивая дочь вынуждена довольствоваться только малым обществом Латус-хилла. Конечно, каждый любящий родитель хочет лучшей участи