Лабиринт. Марина Станиславовна Николаева

в дом и, сообщив дочери о странном посетителе, вручил ей письмо. Надо признаться, читать старик не умел. Как ни старалась Элиза обучить отца письму и чтению, тот отказывался тратить время на лишнее, как ему казалось, и не обязательное вовсе умение.

      Элиза, приблизившись к освещавшему комнату камину, начала читать письмо и, чем дальше она читала, тем больше удивление и растерянность отражались на ее лице.

      Что там, Элиза? От кого это письмо? ‒ съедаемый любопытством, мистер Смит стоял возле дочери, заглядывая ей в лицо и пытаясь понять, что за новости принес им странный посетитель.

      Это письмо от миссис Краутц, папа. – тихо произнесла Элиза, растерянно глядя на отца.

      Графини Краутц? О, Боже! Что же, что она пишет? ‒ разволновавшись, мистер Смит заходил вокруг застывшей в нерешительности дочери, ожидая объяснений.

      Она пишет, что хочет познакомиться и ждет меня в своем имении.

      О, это же прекрасно, доченька! ‒ радуясь хорошей новости засмеялся мистер Смит. – Значит, Уилсон все-таки сумел уговорить ее! Какой прекрасный человек! Обещал и выполнил свое обещание. А когда, когда она примет нас, Элиза?

      В том-то и дело, папа, она ждет меня прямо сейчас! ‒ Элиза испуганно посмотрела на отца.

      Как? Прямо сейчас? Ведь на улице уже почти ночь? Ты ничего не перепутала, прочти еще раз, дочка! ‒ удивленный не меньше Элизы, мистер Смит пытался найти объяснение необычному предложению, ведь, насколько он знал, подобные встречи не проводятся ночью.

      Нет, папа, я ничего не перепутала. Здесь ясно написано, что она ждет меня к себе ровно через час и просит, чтобы я взяла с собой все мои рекомендательные письма.

      В теплом и уютном доме Смитов, как показалось вдруг Элизе, стало темно и холодный воздух, от не закрытой в спешке отцом двери, потянулся по комнате. Огонь в камине затрепетал и притих. Элизу охватил озноб, сердце больно защемило, и она чуть было не лишилась чувств. Стоявший рядом Смит вовремя подхватил ее и, перепугавшись до смерти, отнес на кушетку, где принялся обмахивать листком письма, пытаясь привести в чувства.

      Боже, Элиза, что с тобой? Девочка моя, тебе плохо? ‒ испуганный, он смотрел на бледную дочь, не зная, что предпринять.

      Ничего страшного, папа! У меня немного закружилась голова. ‒ приходя в себя и пытаясь улыбнуться, проговорила Элиза.

      Она присела на кушетку, обвела растерянным взглядом комнату, засуетилась и произнесла, чуть не плача:

      Ах, папа! Что же мне делать? Я так переволновалась, что, наверное, не смогу идти!

      Слезы потекли по ее бледному испуганному лицу. Волнение Элизы передалось и старику Смиту, но, понимая, что именно сейчас решается судьба дочери, он попытался успокоить ее.

      Ну, что ты, что ты, милая! Успокойся. Ты просто разволновалась.

      Он гладил Элизу по тонкой руке, пытаясь поймать ее взгляд, бессмысленно блуждающий по комнате.

      Если ты не хочешь ехать, давай останемся. Я все объясню этому господину, и мы перенесем встречу.

      Именно этого и хотелось сейчас