Серебристая бухта. Джоджо Мойес

солнца.

      Возле штурвала, облокотившись на поручни, стояла моя мама. Волосы хлестали ее по лицу, на ней была выгоревшая добела кепка, в которой она неизменно выходила в море. Милли, наша собака, лежала у штурвала и, судя по ее виду, спала. Можно было подумать, что мама уже давным-давно так стояла и ждала этого кита.

      – Чертовщина какая-то, как она это делает? – возмутился Ланс.

      Йоши так на него посмотрела, что он, как будто извиняясь, сказал мне:

      – Ничего личного, но – черт побери…

      – Она всегда приходит первой, – отозвалась Йоши, в ее голосе были восторг и смирение одновременно.

      – Проиграть Пом. Черт, это еще хуже, чем в крикет.

      Ланс прикурил сигарету и с отвращением отбросил спичку в сторону.

      Я вышла на палубу.

      И в этот момент появился кит. Пока мы таращились на него с открытыми ртами, он взмахом хвостового плавника окатил водой «Измаил». Туристы на верхней палубе радостно завопили. Гигантский кит резвился настолько близко, что можно было разглядеть прилипал на его туловище и гофрированное белое брюхо. Так близко, что я смогла увидеть его глаз. Кит двигался очень быстро, как-то даже несолидно для такого громадного животного.

      У меня перехватило дыхание. Держась одной рукой за спасательный трос, я смотрела в бинокль, но не на кита, а на мою маму. Я почти не слышала восторженных криков о том, какой кит огромный, не чувствовала волну, которую он послал в сторону маленькой, по сравнению с ним, лодки, и совсем забыла о том, что должна оставаться незамеченной. Даже на таком расстоянии я видела, что Лиза Маккалин улыбается и смотрит куда-то вверх. Такой ее редко можно было увидеть на суше. Точнее, никогда.

      Тетя Кэтлин подошла к большому столу из отбеленного дерева на краю веранды и поставила рядом с хлебницей большое блюдо с креветками и дольками лимона. Вообще-то, Кэтлин – моя двоюродная бабушка, но она говорит, что, когда я называю ее бабушкой, она чувствует себя старой развалиной, так что я называю ее тетя Кей. За спиной тети в лучах вечернего солнца мягко светился обшитый белым сайдингом фасад отеля, по окнам которого скользили желто-оранжевые блики. Немного усилившийся к вечеру ветер раскачивал вывеску.

      – А это зачем? – спросил Грэг, подняв голову от бутылки с пивом, которую баюкал в руках.

      Он наконец снял солнцезащитные очки, тени у него под глазами выдавали события прошлого вечера.

      – Я слышу, как у тебя урчит в животе, – сказала тетя и бросила на стол перед Грэгом салфетку.

      – А он тебе не сказал, что четыре пассажира потребовали компенсации, после того как увидели надпись у него на борту? – усмехнувшись, спросил Ланс. – Извини, Грэг, приятель, но, черт, это так глупо. Лучше ничего не мог придумать?

      – Ты – сама доброта, Кэтлин. – Грэг проигнорировал Ланса и потянулся за хлебом.

      Тетя подарила ему один из своих взглядов:

      – Еще раз напишешь такие слова там, где их сможет прочитать Ханна, будет тебе доброта.

      – Леди Акула все такая же опасная, – сказал Ланс и, повернувшись