Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь. Александр Мазин

если Никифор тайно соберет армию в другом месте? – предположил Лют.

      – Это другое место называется Адрианополь, – насмешливо произнес Калокир.

      – Почему ты так думаешь? – недовольно спросил Лют.

      – Потому что этот город – самый удобный город в Восточной Фракии для того, чтобы собрать армию. А чтобы узнать, собирается ли войско, достаточно подкупить пару-тройку рыбаков на Эвре.[8] Когда вверх по реке пойдут из Эгейского моря суда с воинами и припасами, это никак не удастся удержать в тайне. Но я уверен: этого не будет. Кесарю Никифору теперь не до нас. Если мы сейчас поставим на гемейских перевалах крепкие заставы, в Константинополе могут подумать, будто мы готовимся к войне. И тогда…

      Внизу под окнами раздался шум. Кто-то очень хотел попасть во дворец, а внешняя охрана, состоявшая из булгарских воев, – не пускала. Некто, желавший войти, ругал их нехорошими словами. Стражи отругивались. Когда в третий раз прозвучало имя великого князя, Икмор сказал:

      – Может, послать гридня? Узнать, чего шумят.

      – Я схожу! – подал голос Мстиша Свенельдич, который давно уже ерзал на лавке: наскучило сиднем сидеть.

      – Узнай, – разрешил Святослав. – Калокир, продолжай.

      – Я всё сказал, – ответил патрикий.

      – Свенельд?

      – Не убедил, – отрезал князь-воевода. – Даже если Калокир ручается в расположении кесаря, всё равно следует помнить о вероломстве ромеев.

      – Не веришь мне, князь? – Калокир даже обиделся.

      – Не о тебе речь – о Никифоре, – оборвал его Святослав. – Тебе мы верим. Свенельд, говори.

      – Заставы нужны! И надобно поставить там не булгар, а наших. Булгарам у меня веры нет. – Свенельд покосился на Духарева: не станет ли возражать? Все-таки булгарское ополчение – под его рукой. Сергей возражать не стал. Он был согласен со Свенедьдом.

      – А коли Никифор обидится, – продолжал князь-воевода, – то ему всегда можно объяснить, что дружины на перевалах – для его же пользы. Чтоб печенеги, или еще кто, не ходили через перевалы грабить ромейские земли.

      – Разумно, – согласился Святослав. – Икмор…

      Но договорить он не успел. В зал вбежал Мстиша, за которым, отдуваясь, вприпрыжку поспешал некий очень толстый и, судя по одежке, очень важный человек. Впрочем, сейчас толстяк напрочь забыл о собственной важности.

      – Великий князь! – воскликнул он с порога. – Беда! Печенеги…

      – Кто таков? – строгим голосом оборвал его князь.

      Вместо толстяка ответил Духарев:

      – Это мой брат Мышата, княже.

      Взгляд князя смягчился.

      – Теперь признал, – сказал он. – Ну, говори, что за беду ты нам принес?

      Мышата покосился на Духарева. Стоит ли говорить? У многих народов участь горевестников была незавидной. Но у русов обычая казнить вестников не было. Иль теперь появился?

      – Говори, брат, – ободрил его Духарев. – Князь тебя слушает.

      – Беда, князь, – уже тише произнес Мышата. – Копченые Киев обложили.

      Глаза

8

Эвр – совр. р. Марица.