Реки помнят свои берега. Николай Иванов

о живот руки, подошёл к глазку, словно мог увидеть через него, как сгорают чьи-то истории и судьбы…

      Ночью Егору, наконец-то опьяневшему, снилась эта печь. Смотровые глазки в ней оказались широкими, и потому он отчётливо наблюдал, как корчатся, обугливаются фотографии из личных дел зеленоградских фигурантов. А полузнакомый генерал в это время бегал среди унитазов и дёргал верёвочки сливных бачков. Выходила противная мелодия…

      Наутро, увидев в новостях победоносное возвращение из курортного Фороса в Москву Горбачёва, поехал на Полежаевку. С рапортом. На увольнение. Подобное в армии следует делать по команде, но Олич, его непосредственный начальник, так нигде и не проявился, и Буерашин пришёл сразу к «Кап-разу»: вы меня принимали на службу, вы и выгоняйте.

      Начальник сидел понурый и рвать с ходу листок не стал. Долго вглядывался в него: формат А-4, плотность бумаги до 80 граммов на метр квадратный. Для ксерокопирования. Экземпляр единственный. Копий не снималось. Только адресату.

      Встал, прошёлся по кабинету. Остановился в углу, около огромного глобуса. Повертел его. Земля закрутилась, замелькала материками и океанами. Где-то в этом круговороте крутились он сам, Егор, Максим Олич, Юрка Черёмухин с хлебовозкой. Горбачёв с Ельциным. Все вместе, в космос никто не улетел…

      Командир вернулся к столу. Выдвинул ящик, задумался. Егор не видел, что там находилось, но подумал: пистолет или собственный рапорт. Власть в те дни оставила служивым людям небогатый выбор: кому-то умирать вместе со страной, кому-то поднимать тосты за победу над ней.

      – Служи, – «Кап-раз» медленно порвал листок с нервными ночными каракулями Егора. Выбросил бумажки в урну. – Страна-то остается. Люди остаются…

      – Но я не желаю снова…

      – Будешь желать! – вдруг резко перебил моряк, возвысив голос. – У нас сейчас на плечах не погоны, а судьба страны. И что, её тоже коту под хвост? Не дождутся. Неделя отпуска, пока во всём разберёмся.

      Глава 10

      Фёдора Максимовича разбудил телефонный звонок. Вроде встал по рассвету, потоптался по двору, смазал велосипед ехать в Пустынь, бросил горсть пшенца курам, обмолвился настроением с Тузиком. Да и прилёг обратно, чтобы грюканьем дверей да ходьбой не тревожить внуков.

      По телефону звонили редко, в основном – начальство, но тут с другого конца провода закричал военком:

      – Фёдор Максимыч, это военком. Доброе утро. А что я тебе говорил?

      – Что? – никак не мог отойти от дрёмы и резкого звонка Фёдор.

      – Что Егор твой жив-здоров. Встречай, едет.

      Фёдор бросился к окну, пытаясь разглядеть сквозь ветки черёмухи улицу. Намеревался же после снега спилить, совсем из-за неё света не стало в доме, да закрутился, допустил, что расцвела. А у кого рука поднимется цветущую черёмуху да под корень? Такую только ломать на букеты…

      Выскочил наружу, набросив пиджак на майку.

      Улица была пустынной. Моторы не гудели даже вдали, и Фёдор поспешил обратно в дом. Перво-наперво