Биенье сердца моего. Владимир Ведерников

замыкали сводки, и при этом хитровато посмеивался и похлопывал их по плечу, и сам себе казался ловким, изворотливо-удачливым мудрецом, который всё предвидит и всё знает наперёд, и которого на мякине не проведёшь.

      Случались и ему тумаки, правда, не часто, и он, словно бы взбодрённый, становился оживлённее, говорливее, чем обычно, и охотно шёл с приятелями в чайную обмыть выговорок, балагуря: «Маленькие неприятности не должны мешать большому удовольствию…»

      Подули новые ветры, и улеглась лихорадка реформ и переустройства, отдали всё в их руки – хозяйствуйте. Можно было расправить слежалые, изрядно пообщипанные крылья, и развернуться с озорным размахом, что выстрадан годами и снится по ночам. Никто не препятствовал осуществлению самых дерзких задумок и планов, никто не осаживал окриком, не убавлял прыть. В те годы и поднялся на центральной усадьбе белокаменный посёлок – сладкая мечта его молодости.

      Но слишком глубоко въелось в душу недоверие, и он, недосыпая, недоедая, старался успеть побольше, со страхом ожидая, что в один прекрасный день данные права грубо отберут, и с района снова раздастся командный голос, и снова нужно будет лишь покорно слушаться и хитро ликовать между руководящими установками, больше доверять своей крестьянской смекалке.

      Как в воду глядел Иван Панфилович. Районные и областные уполномоченные по севу, по уборке, по молоку, по силосованию, по снегозадержанию, по вывозке удобрений и по десятку других искусственно созданных кампаний властно заполонили колхоз, отодвинули председателя в тень, повязали по рукам и ногам, отобрали необходимость думать и принимать самостоятельные решения. Он пытался сопротивляться этому нашествию, но райком44 был строг и неумолим, никакие доводы не помогали, все ссылались на решения свыше, и, в конце концов, Иван Панфилович, озлясь махнул на всё рукой и безвольно поплыл по течению. Прошёл день – и ладно. И было у него полынно-горькое ощущение, что его отстранили от руководства колхозом, что он тут лишний, всем мешает, путается под ногами, и всё чаще и чаще хотелось ему забиться в какое-нибудь недосягаемое для людей укромье и притаиться там.

      Живя по непрерывной указке – что сделать и к какому сроку, он воздерживался от загляда вперёд, где всё было зыбко и туманно. Зато начал оглядываться назад. И чаще всего вспоминались ему послевоенные майские дни.

      Солнце огненным глазом ползло из-под леса. Зеленоватым туманом подёрнуты березняки. Лёгким парком отдаёт пашня, босые ноги ласково вязнут в пухлой земле. Жаворонок выпорхнул из борозды и, трепеща крылышками, неспешно потянулся вверх, в наливающееся теплом небо. А в небе застыло глазастое облачко, насквозь пронзённое яркой синью и, казалось, следило за работой пахарей. Весёлые покрики, бесконечный, жирно лоснящийся отвал пласта; баловная силушка в молодых, жадных до работы руках. Земля-то, сердечная, намаялась за войну без мужиков, и радостно

44

Районный комитет.