Санчо-Пансо для Дон-Кихота Полярного. Анна Ткач

я и искал! слушай… Сволочь ты такая!

      Я палец к губам прижал, на дверь указываю – тише, мол, услышит… И за рукав его, а что делать.

      Пока он за мной к адмиральской камере топотал, мне от него влетело.

      "Верховный", говорит, психует так, что сейчас кусаться начнет – и все из-за тебя: ладно, дворянская дурочка за решетку захотела, а ты, видать, заодно с ней ума лишился и дуру послушался, вот мил-дружку ее теперь со страху за любовницу хоть на стенку лезь!

      – Ага, – киваю – и что, уже пробовал лазать?.. Сколько раз, на какую высоту? Забрежин шуток не понимает.

      – Помолчал бы! Болтушка. Где ему… На ногах не держится. Сидит, к стене приваливши, папиросы смолит, кашлем бухает, руки дрожат, губы трясутся: между прочим, в шинели, а у него натоплено – хоть веник бери. И с лица бледный такой, краше в гроб кладут.

      – Так застудился адмирал, знобит его, – вздохнул я – вроде он всю ночь чаи гонял?.. Совершенно разумное поведение…

      – И чай пил, и лицо с руками умыл, и все прочие дела сделал! – озлился Забрежин. И вдруг ухмыльнулся недоуменно: – Мы думали, выпустить запросится, а ему, оказывается, на ведро ходить привычно! Вот не ожидал! Ведь барин барином с виду…

      Ага, а Никифорыч надорвался выносить, не иначе. Чуть не утонул.

      – Тогда не понимаю… – руками развожу. И предполагаю обрадованно: – Товарищ Забрежин, Колчак вас укусил?..

      Ой, как же он смутился…

      – Да почитай что тяпнул! – признался – Как заорет на меня – и все матюгами! Да узорными до чего, заковыристыми… Ни разу таких не слыхал… Тридцать пять годов на заводе отслесарил, не слыхал этакой похабени никогдашеньки. Боже ты мой!.. Я к нему с душой, выпейте, говорю, топленого сальца, чтоб кашель умягчить, а меня вон куда… По матушке…

      Печально, но я на месте Колчака, если б ко мне сразу после ареста столь душевно в душу полезли, извиняюсь за тавтологию, не ругался. Я бы сразу – по морде.

      Это мы уже под той самой дверью, которая номер пять разговаривали, если интересуетесь. Колчак там небось все уши по стене расстелил и радуется. Я так точно очень бы был доволен! Додумывал бы, чего не расслышал. А Колчаку и додумывать не надо, у него такие, знаете ли, уши… Я вчера видел! Лопухастые, развесистые… Подслушивать – одно удовольствие!..

      Рожу в адмиральский "волчок" я все же засунул, изнемогая ответственностью. Не терплю это подлое изобретение… Но что делать. Назначен индюком – кушай орехи, жди праздника пейсах…

      Гляжу, а Колчак уши не расстелил, но и на стенку не кидается. Сидит, поперек кровати развалившись: голову запрокинул, ноги вытянул, в опущенной руке папироса дымится, вот устроит он мне тут пожар – живенько прикажу все курительное изъять! – а под спиной для комфорта торчат две подушки. Не иначе Забрежин подсунул, невзирая на матюги. Жаль, что я не услышал, какая тут драка была замечательная…

      – А сало-то Колчак выпил все-таки, а, Никифорович? – шепнул я Забрежину, сдерживая смех.

      – Ну да, – приосанился этот победитель адмиралов в отдельно взятой камере – сначала накричал, потом взял и ложку облизал…

      Небось