Роман-неформат. Сергей Бурлаченко

(а вот оно в «демонтажной» – опять же наша шутка с Сашей – было действительно шикарным) приятель вдруг сказал:

      – Надоела мне эта лямка. Пора рвать отсюда.

      Я философски пожал плечами:

      – Ну и стоило сюда лезть?

      – А я и не лез. Поступил ради смеха.

      Саша был очень талантлив. Писал короткометражные новеллы с динамичным действием, полные острого, изящного юмора. Я ему немного завидовал, потому что сам был скучным писакой и пессимистом. То есть излагал свои незамысловатые соображения нудно и наставительно. Каков поп, таков и приход. Сладкая московская жизнь заливала мои литературные забавы патокой.

      Городов писал по-другому и о другом. Его литературный нюх возбуждал ему мозг и сердце. Но Саша был из тех, кого называют непоседой или перекати-поле. То есть он не любил одномерности и запрограммированности. А «безобразия» Великолепного института требовали от нас и того и другого. Совейское искусство не терпело сумасбродств и непредсказуемости на бумаге и тем паче киноленте.

      – Не заводись, – сказал я. – Диплом такой конторы никогда не помешает.

      – Помешает.

      – Фигня.

      – Ничего не фигня. Ты вот под кого пишешь?

      Если честно, не терплю таких намёков. Но Саша говорил искренне, и я ему поверил. Потому и признался:

      – Под Чехова.

      – До Чехова нам всем, как до Альфы Центавра. А если честно?

      – Ну под Сэлинджера.

      – Похоже. А я под Хармса. Обэриутствую. То есть мы оба в «дисквале». Не допрыгнем и не добежим до светлого будущего по причине гнилой интеллигентской крови. Твой Сэлинджер и мой Хармс тут не катят. Они в нашей мастерской – как лишаи на чистокровной суке. «Нужны мы, Вань, с тобой в Париже, как в русской бане пассатижи».

      – Преувеличиваешь. По-моему, и мои, и твои сценарии Михал Михалыча устраивают.

      – Его и Пикуль устраивает, и Бондарчук с Калатозовым.

      – А тебя нет?

      – А меня нет. Вот здесь все эти бесконечные «Повести о настоящем человеке» и вечные «Летят журавли». Надоело лизать жопы ветеранам, понимаешь? Тебе двадцать четыре, мне уже за тридцать. Момент истины. Не вышло из меня совейского киножуя. Буду отваливать, опять искать своего острова в житейском море.

      Я понял, что он не врёт. Говорил Саша добродушно, но именно в спокойном мужском голосе твёрдо звучал тот самый момент истины, то бишь чёткое понимание необходимого разворота.

      Но мне тогда ещё казалось, что ситуация нормальная и Городов слегонца фанфаронит. Подражает своему любимому Хармсу.

      Я сделал удивлённое лицо и спросил:

      – Пойдёшь в управдомы?

      – Честный управдом лучше совейского киножуя. И потом…

      – Что потом?

      – Нет тут никакого кино, Паша. Сколько раз нам показывали «Чапаева»?

      – Пять или шесть.

      – Знаешь, зачем?

      – Ну, типа шедевр звукового кино. Типа чтобы сделать из нас классных сценаристов.

      – Мудаков